Видео: Правовая-определенность-и-система-права-КРАТКО.

Применительно  к  пункту  1  статьи  6  Конвенции  мы  остановимся  на
   следующих принципах:

     * доступ к правосудию;
     * справедливость судебного разбирательства;
     * независимость и беспристрастность суда;
     * публичность разбирательства;
     * разумность сроков;
     * исполнение решений арбитражных судов;
     * правовая определенность.

Основные аспекты части 1 статьи 6 Конвенции, применимые в гражданском и арбитражном процессах Согласно пункту 1 статьи 6 Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод каждый в случае спора о его гражданских правах и обязанностях или при предъявлении ему любого уголовного обвинения имеет право на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона.

Правовая определенность: принцип или явление?

Чимакадзе Ф.В.
аспирант кафедры теории права, государства и судебной власти
Российского государственного университета правосудия

Проблема поиска определенности в праве имеет существенное теоретико-правовое и практическое значение, поскольку именно с поиском определенности в праве зачастую связано возникновение юридических конфликтов и правовых споров. В этой связи Европейский Суд по правам человека, а затем и Конституционный Суд РФ пришли к выводу о существовании «принципа правовой определенности». Представляется целесообразным выяснить, является ли «принцип правовой определенности» принципом права или это явление неправовой природы, а также каковы его сущностные стороны.

В отечественной теории права существование принципа правовой определенности нашло определенную поддержку, однако у большинства авторов нет общего мнения о его сущностных проявлениях. Например, Е.А. Борисова считает, что содержание принципа правовой определенности заключается в соблюдении требования устойчивости окончательных судебных актов (принцип res judicata).[1] В.И. Анишина и Т.Н. Назаренко рассматривают указанный принцип как синоним термина «формальная определенность».[2] Наиболее широко принцип правовой определенности рассматривается Т.М. Пряхиной, утверждающей, что он «представляет собой совокупность дополняющих друг друга требований, которым должен отвечать текст закона, правил законотворческой деятельности и постулатов правоприменительной практики».[3]

По нашему мнению, вернее было бы говорить не о принципе правовой определенности, а об особом социальном явлении, имеющем свое развитие в ряде правовых принципов. В обоснование данного тезиса нам следует рассмотреть, что из себя представляет неопределенность в праве, как она проявляется и каковы средства ее преодоления.

Проблема неопределенности в праве наиболее рельефно проявляется на фоне формальной определенности права как одного из наиболее существенных его признаков. Согласно отечественной правовой доктрине, под формальной определенностью права понимается точное обозначение порождающих правовые последствия обстоятельств, точное определение участников и содержания правоотношений, запретов и санкций за их нарушение.[4]

Представляется, что возникновение неопределенности в праве напрямую связано с процессом толкования формально определенных абстрактных норм права, где на первый план выходит проблема субъективности толкования.

Известный итальянский правовед и философ Э. Бетти писал, что в акте толкования участвуют «интерпретатор как живой и мыслящий дух» и «дух, объективированный в смыслосодержащих формах», которые следует понимать сообразно их изначальному предназначению — отражению формообразующей воли автора текста.[5] Согласно философскому учению Г.-В. Гегеля, этим объективированным в смыслосодержащих формах источников права духом является «субстанциональная воля» общества, воплощающаяся в государственном строе и внутреннем государственном праве.[6]

Однако результат толкования права во многом зависит от «мыслящего духа» субъекта толкования, в котором отражены его нравственные ценности, субъективные цели и желания интерпретатора относительно результата толкования.

Как писал Г.-В. Гегель, человеческое самосознание — это «формальная воля, которая представляет собой процесс перевода субъективной цели в объективность через опосредование деятельности и некоторого средства».[7] Таким образом, если субъект толкования права закладывает в него достижение некоей своей субъективной цели, то акт толкования превращается в опосредующую деятельность по реализации целевой установки, а сам результат толкования права — в средство достижения субъективной цели интерпретатора, которая может быть далека от идеала «субстанциональной воли».

Иными словами, в зависимости от фактической цели интерпретатора, не фактические обстоятельства и цели подводятся им под норму права, а наоборот, норма права подводится им под субъективную цель. Производится наделение смыслом «толкуемой» нормы права, а не повторное конструирование ее смысла интерпретатором. Г.-В. Гегель отмечал, что толкование права в соответствии с субъективной целью зачастую приводит к превратному представлению о праве, к неправде, которая противоречит тому, что есть право в себе, является видимостью права, но не соответствует его сущности.[8]

Таким образом, ввиду свободного толкования права различными субъектами, имеющими зачастую взаимоисключающие интересы и требования к результатам толкования, неизбежно возникают конфликты интерпретации правовых предписаний и, как следствие, субъективная неопределенность в истинной сущности правового регулирования общественных отношений — неопределенность в праве.

Однако субъективная неопределенность в праве может возникнуть не только на почве субъективных причин возникновения неопределенности в праве при его толковании, но и в случае наличия некоторых объективных причин невозможности дать однозначный ответ относительно сущности права. К ним можно отнести изъяны нормативного правового регулирования общественных отношений, которые могут относиться как к нарушениям формальной определенности права, так и к общим изъянам правоприменения.

В данном случае можно говорить об объективных нарушениях ряда базовых принципов права, таких как принципы формальной определенности права, верховенства права, законности и устойчивости судебных актов (принцип res judicata). Указанные правовые принципы были фактически объединены ЕСПЧ, а затем и Конституционным Судом РФ в единый комплексный принцип правовой определенности, обоснованность конструирования которого, однако, дискуссионна.

Во-первых, спорной представляется практическая необходимость объединения уже существующих и признанных в отечественной правовой доктрине, законодательстве и правоприменительной практике принципов права в новый комплексный принцип.

Во-вторых, сложность и многогранность современного общества выражается в широком многообразии «коммуникативной практики» различных общественных отношений. Стабильность их осуществления необходима для воспроизводства соответствующего общества, его социального и культурного строя, а потому входит в круг его приоритетных задач.[9]

Таким образом, «принцип правовой определенности» представляется не столько явлением правовой природы, сколько особым социальным явлением, отражающим стабильность общественных отношений и имеющим свое дальнейшее развитие в ряде принципов права, направленных на обеспечение стабильности правового регулирования общественных отношений.

С практической точки зрения целесообразным представляется рассмотреть суть явления правовой определенности, как его видят ЕСПЧ и Конституционный Суд РФ, именуя «принципом» права.

Согласно правовой позиции Конституционного Суда РФ, отраженной в п. 9 Постановления от 5 февраля 2007 г. N 2-П, «общеправовой принцип правовой определенности предполагает стабильность правового регулирования и исполнимость вынесенных судебных решений». Кроме того, как неоднократно указывал Конституционный Суд, при осуществлении правового регулирования должен соблюдаться принцип поддержания доверия граждан к закону и действиям государства, предполагающий правовую определенность, сохранение разумной стабильности правового регулирования, недопустимость внесения произвольных изменений в действующую систему правовых норм и предсказуемость нормотворческой политики, с тем, чтобы участники соответствующих правоотношений могли в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения и быть уверенными в неизменности своего официально признанного статуса, приобретенных прав, действенности их государственной защиты. [10]

Соответственно, требуется определить: при помощи каких правовых средств явление правовой определенности обеспечивает стабильность правового регулирования общественных отношений и каковы его сущностные стороны.

По нашему мнению, явление правовой определенности имеет, во-первых, свою формальную сторону (формальная определенность). Во-вторых, указанное явление имеет свою содержательную, материальную сторону, проявляясь в области непосредственного регулирования общественных отношений и правоприменения.

Согласно правовой позиции ЕСПЧ, выраженной в Постановлении по делу «Хасан и Чауш против Болгарии» от 26 октября 2000 г. и Постановлении по делу «Санди таймс» против Соединенного Королевства» от 26 апреля 1979 г., закон должен быть понятным и предсказуемым, он должен быть сформулирован с достаточной степенью ясности, позволяя гражданину предвидеть последствия, которые может повлечь определенное действие, и соответствующим образом регулировать свое поведение. Аналогичная позиция ЕСПЧ была выражена в постановлениях по иным делам.^{^[11]}

Конституционный Суд РФ в своем Постановлении от 14.04.2008 №7-П выдвигает правовую позицию, согласно которой «…из конституционных принципов правового государства, справедливости и равенства всех перед законом и судом вытекает обращенное к законодателю требование определенности, ясности, недвусмысленности правовой нормы и ее согласованности с системой действующего правового регулирования… принимаемые им законы должны быть определенными как по содержанию, так и по предмету, цели и объему действия, а правовые нормы – сформулированными с достаточной степенью точности, позволяющей гражданину сообразовывать с ними свое поведение, как запрещенное, так и дозволенное»[12]. Здесь имеется в виду именно требование к формальной определенности права, в частности, на это прямо указывает О.Э. Лейст.[13]

Однако следует вернуться к непосредственной теме нашего исследования. Как указывает Конституционный Суд РФ, неточность, неясность и неопределенность закона порождают возможность неоднозначного истолкования и, следовательно, произвольного его применения, что противоречит конституционным принципам равенства и справедливости, поскольку такое равенство может быть обеспечено лишь при условии единообразного понимания и толкования правовой нормы всеми правоприменителями, поскольку иное не может обеспечить ее единообразное применение, не исключает неограниченное усмотрение в правоприменительной практике и неизбежно ведет к произволу.[14]

Иными словами, формальная определенность права призвана обеспечить стабильность правового регулирования общественных отношений, проявляющуюся в единообразном понимании, толковании и применении права, что представляет собой реализацию материальной стороны явления правовой определенности.

Также следует учитывать, что ЕСПЧ исходит из широкого понимания права, включая в данное понятие не только законы и иные нормативно-правовые акты, но и устоявшуюся практику правоприменения, включая судебные решения, что характерно как для англосаксонской, так и для романо-германской правовой семьи. Согласно правовой позиции ЕСПЧ термин «закон» следует понимать в материальном, а не формальном смысле: он включает как писаное право, так и регулятивные меры, принятые компетентными распорядительными органами. С точки зрения ЕСПЧ, в сфере действия писаного права законом является действующий правовой акт, как он истолкован компетентными судебными органами.[15]

Исходя из этого, можно сделать вывод, что осуществление стабильности правового регулирования общественных отношений возможно только при единообразном понимании действующего права, другими словами, путем преодоления неопределенности в праве.

Одним из наиболее часто рассматриваемых в научной литературе проявлений явления правовой определенности является известный еще из римского права принцип устойчивости судебных актов – res judicata. Согласно правовой позиции ЕСПЧ, отраженной в п. 52 Постановления по делу «Рябых против Российской Федерации», «правовая определенность предполагает уважение принципа res judicata, то есть принципа недопустимости повторного рассмотрения однажды решенного дела… Полномочие вышестоящего суда по пересмотру дела должно осуществляться в целях исправления судебных ошибок, неправильного отправления правосудия, а не пересмотра по существу… Отступления от этого принципа оправданны, только когда являются обязательными в силу обстоятельств существенного и непреодолимого характера». Как указывает Конституционный Суд РФ в Постановлении от 19 марта 2010 года № 7-П, «по мнению Европейского Суда по правам человека, одним из основополагающих аспектов верховенства права является принцип правовой определенности, который среди прочего требует, чтобы в случаях вынесения судами окончательного решения по делу это решение не ставилось бы под сомнение»[16].

Представляется, что рассматриваемый в процессуальном праве принцип res judicata также имеет своей целью достижение стабильности правового регулирования общественных отношений; но уже не на уровне системы права в целом, а на локальном уровне конкретного правоотношения, в котором права и обязанности сторон устанавливаются судебным правоприменительным актом. При этом известная степень устойчивости судебного решения является, по сути, правовым средством для обеспечения стабильности правоотношения.

Подводя итог сказанному, сделаем следующие выводы.

Во-первых, «принцип правовой определенности» является особым социальным явлением, отражающим стабильность общественных отношений.

Во-вторых, явление правовой определенности находит свое отражение в ряде принципов права, направленных на обеспечение стабильности правового регулирования общественных отношений.

В-третьих, осуществление стабильности правового регулирования общественных отношений возможно только при единообразном понимании действующего права, другими словами, путем преодоления неопределенности в праве.

[1] Борисова Е.А. Апелляция, кассация, надзор по гражданским делам: Учебное пособие. М.: Норма: Инфра-М, 2013. С. 309.

[2] Анишина В.И., Назаренко Т.Н. Реализация принципа правовой определенности в российской судебной системе // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. 2013. N 2. С. 40.

[3] Пряхина Т.М. Принцип правовой определенности: общая характеристика и нормативное содержание // Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Правовые чтения на Большом Каретном — 2014», Москва, ВГУЮ (РПА Минюста России), 2015. С. 109.

[4] Лейст О.Э. Сущность права. Проблемы теории и философии права. М., 2002. С. 70.

[5] Бетти Э. Герменевтика как общая методология наук о духе. М., 2011. С. 23, 24, 30.

[6] Гегель Г.-В. Философия права. М., Ленинград, 1934. Т. VII. С. 263, 269, 286, 299.

[7] Гегель Г.-В. Указ. соч. С. 38.

[8] Там же. С. 107-108.

[9]Агапов О.Д. Интерпретация как практика автопоэзиса человеческого бытия. Казань, 2009. С. 149, 157.

[10] Cм: Постановления Конституционного Суда РФ от 16 декабря 1997 года N 20-П, от 24 мая 2001 года N 8-П, от 19 июня 2002 года N 11-П, от 23 апреля 2004 года N 9-П//СПС «КонсультантПлюс».

[11] См.: Постановление ЕСПЧ от 26 октября 2000 «Дело «Хасан (Hasan) и Чауш (Chaush) против Болгарии» // СПС «КонсультантПлюс; Постановление ЕСПЧ от 28 июня 2007 «Дело «Шухардин (Shukhardin) против Российской Федерации» // СПС «КонсультантПлюс; Постановление ЕСПЧ от 26 апреля 1979 г. по делу «Санди таймс» против Соединенного Королевства» // СПС «Гарант».

[12] Постановление Конституционного Суда РФ от 14.04.2008 №7-П//СПС «КонсультантПлюс»

[13] Лейст О.Э. Указ. соч. С. 73.

[14] См.: Постановления Конституционного Суда РФ от 25 апреля 1995 года N 3-П, от 15 июля 1999 года N 11-П, от 13 декабря 2001 года N 16-П, от 11 ноября 2003 года N 16-П, от 17 июня 2004 года N 12-П, от 13.07.2010 № 15-П, от 17 октября 2012 №21-П.

[15] См.: Постановление ЕСПЧ от 10 ноября 2005 г. по делу «Лейла Шахин против Турции» // СПС «КонсультантПлюс; Постановление ЕСПЧ от 24 апреля 1990 г. по делу «Крюслен против Франции» (Kruslin v. France) // СПС «КонсультантПлюс; Постановления ЕСПЧ от 15 ноября 1996 по делу «Кантони (Cantoni) против Франции» // СПС «КонсультантПлюс.

[16] Постановление Конституционного Суда РФ от 19 марта 2010 года № 7-П//СПС

При этом следует правильно определять сферу действия пункта 1 статьи 6 Конвенции. П.1 ст. 6 Конвенции применяется в сфере публичного и частного права. Под положения п.1 ст. 6 подпадают: — споры, относящиеся к сфере публичного права (напр., регулирование профессиональной деятельности (как в деле H. v. Belgium, от 30 ноября 1987 г., разбирательство по ходатайству адвоката, исключенного из коллегии, о восстановлении его членства в коллегии было успешно оспорено в ЕСПЧ на основании отсутствия каких бы то ни было процессуальных норм, регламентирующих рассмотрение подобных ходатайств, и отсутствия открытых слушаний по делу), приобретение каких-либо прав — право на компенсацию за ущерб, причиненный правонарушением, или право на пенсию по старости: дела, связанные с обязанностью работодателя вносить деньги в ФСС); — она распространяется на все имущественные иски, основанные на предполагаемом нарушении имущественных прав, независимо от того, в соответствии с каким законом (гражданским, административным и т.д.) должен быть разрешен спор, и какой орган компетентен его рассматривать (Ringeisen от 16 июля 1971 г., Koenig от 28 июня 1978 г.); — не распространяется на споры о праве на поступление на государственную службу, о пребывании на этой службе или о профессиональном продвижении по ней (Neigel v. France от 17 марта 1997); однако государственные служащие могут ссылаться на статью 6 в спорах, касающихся их заработной платы и права на пенсию; — не распространяется на налоговые споры (в деле <<Феррацини против Италии Европейский суд по правам человека (далее — <<Европейский суд>>) определил, что гарантии справедливого разбирательства дела в отношении «спора о гражданских правах и обязанностях» не применяются в налоговых спорах. В этом деле речь шла о том, защищать ли имущественные права частного лица, затронутые в ходе налоговых производств, длившихся более 10 лет, по п.1 ст.6 распространять на налоговые производства гарантии разбирательства дела судом в разумный срок или нет. Европейский суд квалифицировал спор как «публичный» и не применил (11 голосами против 6) п.1 ст.6 Конвенции, сославшись на то, что «налоговые дела по-прежнему являются составляющей ядра исключительных прав публичных властей, характеризующейся публичной природой отношений между налогоплательщиком и налоговыми властями, которые при этом сохраняют доминирующее положение»). Сразу же хотелось бы отметить такой нюанс. Как уже было сказано, не распространяется, на практике арб суды применяют ст. 6 Конвенции в налоговых спорах. Защита гражданских прав, в том числе и прав юридических лиц, предусмотренных в Конвенции и Протоколах к ней, является целью деятельности Европейского суда. Как цель рассматривается и защита основных прав, связанных с осуществлением правосудия. Эти цели корреспондируются с целями и задачами российских судов, осуществляющих арбитражное судопроизводство, указанными в АПК РФ. Применительно к пункту 1 статьи 6 Конвенции мы остановимся на следующих принципах: * доступ к правосудию; * справедливость судебного разбирательства; * независимость и беспристрастность суда; * публичность разбирательства; * разумность сроков; * исполнение решений арбитражных судов; * правовая определенность. Доступ к правосудию означает необходимость для государств, подписавших Конвенцию, обеспечить в национальном законодательстве соответствующие условия для этого. В целом ряде постановлений Европейского суда, в частности Эрикссон против Швеции, Пудас против Швеции, Голдер против Соединенного Королевства, данное положение подтверждено на примере разбирательства конкретных дел. В деле Golder заявитель жаловался на то, что ему требовалось письменное разрешение от министра внутренних дел, чтобы проконсультироваться с адвокатом о возможности подать иск к тюремному надзирателю. В деле Keegan против Ирландии — отец незаконнорожденного ребенка жаловался на то, что не имел права обжаловать перед компетентным органом власти или в суде решение об усыновлении ребенка. Право на суд понимается не как формальная возможность обратиться в суд, но как реальная возможность оспорить действия, являющиеся вмешательством в права человека. Данное право не является абсолютным, и как Европейский суд указывает в своих постановлениях, <<подвержено молчаливо допускаемым ограничениям, так как требует по самой своей природе государственного регулирования. Государства-участники пользуются в этом вопросе определенной свободой усмотрения>> (Stubbings и др., Osman, Waite and Kennedy и др.). В деле Стаббинс и другие против СК не было установлено нарушения в деле, где оспаривался действовавший временной предел на возможность возбуждении дела о совращении или изнасиловании малолетнего — 6 лет после даты совершеннолетия жертвы-заявителя. Была принята во внимание как достаточная длительность срока — он был больше, чем это требовалось по некоторым международным договорам, так и тот факт, что предел был установлен для того, чтобы предотвратить возбуждение дел, относящихся к событиям более чем двадцатилетней давности. Однако Суд должен убедиться в том, что применяемые ограничения не ограничивают право доступа к правосудию таким образом или до такой степени, что сама его сущность оказывается затронутой. Кроме того, подобное ограничение будет соответствовать пункту 1 статьи 6 при условии, что оно имеет законную цель и что существует разумная соразмерность между используемыми средствами и поставленной целью ( Waite and Kennedy, Omar и др.). Например, в деле Levages Prestation Services v France ЕСПЧ не возражал против того, что жалоба в касс жалобе была признана неприемлемой по тому основанию, что заявитель не представил решения апелляционного суда, на которое ссылался в обжалуемом судебном постановлении. Пункт 1 ст. 6 Конвенции устанавливает следующие критерии, которым должно соответствовать судебное разбирательство: Справедливость судебного разбирательства. Требование справедливости применимо ко всему судебному разбирательству и не ограничивается слушанием дела с участием сторон. Принципиальной составляющей понятия «справедливость» является соблюдение принципа равных средств или равных исходных условий, т. е. принцип равенства между сторонами в процессуальном плане (Delcourt 17 января 1970). Принцип равенства призван воспрепятствовать преобладанию одной из сторон в процессе, преимуществу одной стороны перед другой (Raffineries grecques Stran et Stratis Andreadis v. Greece, 9 декабря 1994 г., Dombo Beheer B.V. v. the Netherlands, 27 октября 1993 г., Hentrich, Bonisch, De Haes et Gijsels, Niederost-Huber). В деле Stran et Stratis Andreadis v. Greece правительство прибегло к влиянию законод органа чтобы помешать норма ходу судебного процесса, по котором выступало ответчиком. Dombo Beheer B.V. v. the Netherlands — компания возбудила дело против банка по обвинению в неисполнении обязательств. Объем этих обязательств был в свое время согласован в ходе переговоров между директором-распорядителем компании и директором банка. Последнему было разрешено дать показания в судебном заседании, первому в этом было отказано на том основании, что он владел акциями компании. В области гражданского и арбитражного права, т.е. в спорах, где сталкиваются частные интересы, равенство подразумевает обязанность предоставить каждой стороне разумную возможность изложить свою позицию по делу, включая доказательства в условиях, не ставящих ее в худшее положение, чем процессуального противника, также вызвать свидетелей. Например, нарушение требования о равных средствах будет иметь место, если суд не рассматривает доводы, доказательства, представленные одной из сторон во время судебного разбирательства, в то время как квалификация этих доводов, доказательств как достаточно обоснованных смогла бы решить исход дела (Ториха 9 декабря 1994 г.). Или если суд не принял мер к тому, чтобы заявитель имел доступ ко всем документам дела, касающимся его апелляции в отношении иска о компенсации (Хиро Балани 9 декабря 1994 г.). Публичность судебного разбирательства. Исключения из указанного принципа возможны только в тех случаях, когда этот принцип противоречит другим всесторонне обоснованным интересам. Эти соображения перечислены в оговорке об исключениях, содержащихся в п. 1 ст. 6 Конвенции: «Пресса и публика могут не допускаться на все судебное разбирательство или его часть по соображениям морали, общественного порядка или национальной безопасности, а также для защиты частной жизни в той мере, в какой это, по мнению суда, совершенно необходимо при особых обстоятельствах, когда гласность нарушала бы интересы правосудия». Применительно к искам в рамках гражданского и арбитражном судопроизводства решение о проведении закрытого судебного разбирательства может быть связано, например, с соображениями неразглашения коммерческой тайны. Требование публичности касается не только слушания, но и публичного вынесения постановления суда и доступ к судебным документам. Требование публичности относится и к должной мотивировки судебного решения — в деле Хиро Билани против Испании национальные суды проигнорировали доводы, представленные одной из сторон. Независимость и беспристрастность судебного разбирательства. Понятие независимость включает в себя следующие составляющие: способ назначения и срок полномочий членов суда, существование гарантий от внешнего давления и наличие видимой независимости (Пуллар против Соединенного Королевства 10 июня 1996 г.); гарантию, что члены суда не могут быть отозваны исполнительной властью в течение срока своих полномочий Cambell and Fell 22 июня 1989 г.). В деле Брайан против СК для ЕСПЧ было достаточно, что министр мог в любой момент отозвать имевшееся у инспектора по планированию полномочие принимать решение по жалобе — статус инспектора не соответствует форм критериям независимости Требование беспристрастности подразумевает «отсутствие предубеждения и предвзятости» и включает в себя две составляющие — субъективную беспристрастность, которая означает отсутствие у членов суда личных пристрастий, и объективную беспристрастность, т.е. отсутствие видимой беспристрастности или гарантий беспристрастности, исключающих в том или ином деле любые обоснованные сомнения (Пьерсак 1 октября 1982 г.). Иными словами, суд должен внушать доверие участникам процесса. Примером нарушения п. 1 ст. 6. Европейской Конвенции по причине субъективной пристрастности члена суда было заявление одного из судей, что он по убеждениям расист. Это заявление было сделано перед началом слушания дела по обвинению двух лиц алжирского происхождения. Оно было доведено до сведения председателя суда, который не придал ему значения (Ремли против Франции 23 апреля 1996 г.). Критерий объективной беспристрастности будет нарушен в ситуации, когда, например, судья, слушающий дело, участвовал в досудебном производстве по делу (Пьерсак против Бельгии). Суд, созданный на основании закона. Пункт 1 ст. 6 Европейской Конвенции исходит из того, что для защиты прав граждан каждое государство — член Совета Европы должно иметь надлежащую судебную систему. Имеются в виду прежде всего суды, созданные на основании закона. В деле Посохов против России — фраза созданным на основании закона — относится не только к регламентации самого существования суда в силу закона, но также законности состава суда. При этом суд не обязательно должен пониматься как орган классического типа, интегрированный в судебную систему государства; достаточно, чтобы подобные органы были созданы на основании закона и обладали некоторыми основополагающими чертами: независимостью от исполнительной власти и сторон; достаточным сроком полномочий; такой процедурой рассмотрения дел, которая давала бы гарантии законности в каждом конкретном случае. Важно подчеркнуть, что в РФ принята более узкая концепция суда, право на доступ к которому гарантирует статья 46 Конституции РФ. Под судом, созданным на основании закона, понимаются только суды, образованные на основе Конституции РФ (ст. 118, 125-127) и Федерального конституционного Закона от 31 декабря 1996 г. N 1-ФКЗ «О судебной системе Российской Федерации». В ч. 1 ст. 1 указанного закона специального говорится, что «никакие другие органы и лица не вправе принимать на себя осуществление правосудия». Практика Европейского Суда свидетельствует о том, что он подводит под понятие «суд» в смысле Конвенции некоторые российские квазисудебные органы, например квалификационную коллегию судей (Питкевич против РФ 8 февраля 2001 г.), аналогичный орган сообщества адвокатов и т.д. Для целей ст. 6 Конвенции судами считаются: корпоративные дисциплинарные органы (в деле Le Compte, Van Leuver, De Meyere 23 июня 1981 г. возбуждение дисциплинарных разбирательств в отношении врачей решающим образом влияло на их права и обязанности, поскольку вело к прекращению возможности для них заниматься медицинской практикой); органы, утверждающие договоры купли-продажи земли (Reingeisen 16 июля 1971 г.); органы, занимающиеся делением земли (Ettl and others 23 апреля 1987 г.); арбитражные органы, занимающиеся выплатой компенсаций при национализации и обязательном выкупом акций (Lithgow and others 8 июля 1986). В то же время какой-либо министр или само правительство не могут считаться судом, хотя они и полномочны принимать решения принудительного характера в некоторых спорах. Разумный срок. В гражданских и арбитражных делах отправной точкой течения срока судебного разбирательства считается момент возбуждения иска в суде. Этот срок начинает течь раньше, если до подачи иска в суд необходимо было пройти какую-либо административную процедуру. Сложнее обстоит дело с определением конечной даты. Сложность состоит в том, что в большинстве гражданских и арбитражных дел между датой вынесения окончательного решения по делу и реальным исполнением решения проходит, как правило, определенный промежуток времени. Этот промежуток включается в период, которым измеряется длительность судебного разбирательства по делу. Принимая Рекомендации от 14 мая 1981 г. No. R (81) 7, от 28 февраля 1984 г. No. R (84) 5, Комитет министров Совета Европы исходил из того, что некоторые нормы и процедуры гражданского судопроизводства, принятые в государствах-членах, в определенных случаях выступают препятствием эффективному отправлению правосудия. То же самое касается и арбитражного судопроизводства. Такие нормы (процедуры) могут уже не отвечать потребностям современного общества и, во-вторых, ими могут злоупотреблять участники процесса в целях затягивания судебного разбирательства. С целью предотвращения подобных злоупотреблений суд должен играть активную роль в обеспечении быстрого судебного разбирательства, уважая при этом права сторон, в том числе право на беспристрастность. Суд, в частности, должен обладать следующими полномочиями: — требовать от сторон таких объяснений, которые сочтет необходимыми; -требовать от сторон личной явки; -вызывать свидетелей, особенно в тех случаях, когда речь идет об интересах иных лиц, помимо участвующих в деле; -контролировать допрос свидетелей; -исключать из участия в разбирательстве свидетелей, чьи возможные показания не имеют отношения к данному делу, ограничивать количество свидетелей по делу. За исключением случаев, когда закон предписывает иное, исковые заявления сторон или возражения по делу должны представляться на максимально ранней стадии производства и в любом случае до окончания его предварительного этапа, если таковой имеется. При рассмотрении дела по жалобе в суде второй инстанции суд обычно не учитывает обстоятельства, которые не были представлены суду первой инстанции, если только о них не было известно при рассмотрении дела судом первой инстанции; лицо, представляющее их, не являлось участником разбирательства в суде первой инстанции; есть некоторые особые причины для их признания. Кроме того, в Рекомендации от 28 февраля 1984 г. No. R (84) 5 указано, что государства-члены должны разработать конкретные правила или свод правил, ускоряющих разрешение спора: а) в случаях, не терпящих отлагательства; б) в случаях, связанных с неоспоримым правом; в) в случаях, связанных с исками на небольшие суммы; г) по отдельным категориям дел (в связи с дорожно-транспортными происшествиями, трудовыми спорами, вопросами, касающимися отношений между арендодателем и арендатором жилища, некоторыми вопросами семейного права, в частности, установлением и пересмотром размера алиментов). Для уяснения позиции Европейского Суда в отношении «разумного» срока очень важно обратить внимание на еще одну установку. Суд не признает в качестве оправдания медлительности судов ссылок на общественно-политическую, экономическую ситуацию в стране и возникающие в этой связи трудности в деятельности судебной системы. При решении вопроса о разумности срока Европейский Суд учитывает сложность дела, поведение истца, поведение органов власти, характер и размер иска. То обстоятельство, что от стороны в гражданском и арбитражном споре зависит проведение разбирательства, не освобождает судей от обеспечения быстрого рассмотрения дела. Однако с точки зрения п. 1 ст. 6 Конвенции важны только те задержки, которые тем или иным образом зависят от государства. Если в судебном разбирательстве участвует государственный орган, то задержки с его стороны, например при предъявлении доказательств, вменяются в вину государству, которое отвечает за него в смысле применения положений ст. 6 Конвенции. Если задержки происходят по вине частной стороны, государство не несет за это прямой ответственности, но могут возникнуть вопросы, принял ли суд надлежащие меры по обеспечению быстроты судебного разбирательства или он предельно растягивал сроки без должного на то основания и содействовал таким образом превышению разумного срока. Исполнение решений арбитражных судов. В соответствии со ст. 15 АПК РФ арбитражный суд принимает судебные акты в форме решения, постановления, определения. В соответствии со ст. 16 АПК РФ вступившие в законную силу судебные акты арбитражного суда являются обязательными для органов государственной власти, органов местного самоуправления, иных органов, организаций, должностных лиц и граждан и подлежат исполнению на всей территории Российской Федерации. Судебное решение арбитражного суда первой инстанции приобретает свойство исполнимости после его вступления в законную силу (ст. 180 АПК РФ). Принцип исполнения окончательных судебных заседаний подтверждается пунктом 1 статьи 6 Конвенции и находит отражение в практике Европейского Суда. В своих решениях Европейский Суд неоднократно указывал на необходимость строгого исполнения судебного решения. В частности, в деле Хорнсби против Греции^ Суд отметил, что право на справедливое судебное разбирательство, гарантированное статьей 6, стало бы <<иллюзорным, если бы правовая система государства позволяла, чтобы окончательное, обязательное судебное решение оставалось недействующим в ущерб интересам одной из сторон>>. По мнению Суда, <<исполнение решения, вынесенного любым судом, должно рассматриваться как неотъемлемая часть <<судебного разбирательства>> в смысле статьи 6>>. Суд счел, что <<право на исполнение исходит из принципа верховенства права>>. Принцип правовой определенности предполагает стабильность правового регулирования и существующих правоотношений. Правовая определенность необходима для того, чтобы участники соответствующих отношений могли в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения и быть уверенными в неизменности своего официально признанного статуса, приобретенных прав и обязанностей Европейский Суд неоднократно высказывался относительно нарушения принципа правовой определенности по российским делам: Постановление от 22 июня 2006 <<Чеботарев против России>> жалоба No. 23795/02, Постановление от 27.04 2006 <<Засурцев против России>> жалоба No. 67051/01, Постановление от 06.04.2006 <<Черницын против России>> жалоба No. 5964/02, <<Постановление от 01.12.2005 <<Смарыгин против РФ>>, жалоба No. 73203/01; Постановление от 25.10.2005 <<Юрий Романов против РФ>>, жалоба No. 69341/01; Постановление от 25.10.2005 <<Кутепов и Аникеенко против РФ>>, жалоба No. 68029/01; Постановление от 13.10.2005 <<Васильев против РФ>>, жалоба No. 66543/01; Постановление от 06.10.2005 <<Андросов против РФ>>, жалоба No. 63973/00; Постановление от 21.07.2005 <<Росэлтранс против РФ>>, жалоба No. 60974/00; Постановление от 05.04.2005 <<Волкова против РФ>>, жалоба No. 48758/99; Постановление от 24.07.2005 <<Рябых против РФ>>, жалоба No. 52854/99]

Принцип «правовой определенности» и его применение судами общей юрисдикции Российской Федерации.

Назаренко Т.Н., судья Смоленского областного суда,

кандидат юридических наук.

Преобразования, происходящие в России в последние годы, привели к коренным изменениям государственных институтов и правовой системы. Вместе с тем, непросто происходят процессы становления российского суда как независимой и самостоятельной составляющей государственного механизма и создание эффективного правосудия, способного реально обеспечивать надежную защиту прав и свобод человека, интересов общества и государства.

Если говорить о правовой системе в общетеоретическом аспекте, то, несомненно, на современном этапе возрастет роль такого свойства права как его определенность (формальная определенность), под которой понимаются точное, полное и последовательное закрепление и реализация в праве нормативной воли, выражающиеся: в формальной определенности содержания норм права; в способах их формулирования и формах закрепления; в нормативных правовых актах; в определенности реализации права.[1] Еще известный дореволюционный исследователь права И.А. Покровский отмечал, что «одно из первых и самых существенных требований, которые предъявляются к праву развивающейся человеческой личностью, является требование определенности правовых норм. Если каждый человек должен подчиняться праву, если он должен приспосабливать свое поведение к его требованиям, то очевидно, что первым условием упорядоченной общественной жизни выступает определенность этих требований».[2]

Присутствие формальной (правовой) определенности в области судебной правоприменительной деятельности имеет множественное содержательное и процессуальное значение. Право устанавливает определенные формальные требования к этой деятельности, которая регулируется специальными процессуальными нормами, детально регламентирующими не только все действия судебных органов, но и саму форму правоприменительных актов, срок совершения процессуальных действий, права и обязанности участников процесса, последствия несоблюдения процессуальных норм и т.д. Игнорирование данной ценности права в правоприменительной деятельности судов, может привести к произволу, бесправию граждан перед государством.Принцип правовой определенности судебной власти является важнейшим началом ее организации и деятельности. Разбалансированность механизма наделения полномочиями судей и дальнейшего осуществления ими судебной власти, неопределенность объема и пределов полномочий, отсутствие четко сформулированных в Конституции РФ функций судов, использование механизмов судебной власти вопреки ее назначению и смыслу, подрывает доверие к судебной власти, сводит на нет эффективность правосудия.Свойство определенности реализуется в принципе «правовой определенности», являющимся важнейшим международным и конституционным принципом, который наряду с принципами верховенства закона, равенства лиц перед законом и судом выступает как общеправовой принцип, так и принцип организации и осуществления судебной власти, тогда как «правовая неопределенность», напротив, рассматривается как возможность неограниченного усмотрения в процессе правоприменения, ведущая к произволу, а значит – к нарушению принципов равенства и верховенства закона.Являясь неотъемлемой частью цивилизованного мира, Россия строит свою правовую систему таким образом, чтобы быть способной оптимально взаимодействовать с другими правовыми системами иных государств и международным правом в целом, о чем свидетельствует конституционное признание ею общепризнанных принципов норм международного права, а также международных договоров России частью правовой системы (ст. 15 Конституции РФ). Данные принципы получили международно-правовое признание и закрепление, прежде всего, во Всеобщей декларации прав человека, принятой Организацией Объединенных Наций в 1948 году, провозгласившей равенство всех перед законом (ст. 7); право каждого на эффективную судебную защиту, осуществляемую компетентным, созданным на основе закона судом, или право на доступ к правосудию (ст. 8) и других положениях. При формировании и функционировании российской правовой системы важную роль играет учет нормативных актов Совета Европы, и, в частности, Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, практики применения ее норм и положений в форме актов Комиссии по правам человека (действовавшей до 1998 года) и Европейского Суда по правам человека. Требования, устанавливаемые к национальному правосудию в этих актах, получают постоянное развитие в виде правовых требований, формулируемых Европейским Судом в результате рассмотрения конкретных дел. Вышеназванные акты имеют нормативное, общеобязательное значения, а невыполнение тех или иных условий и требований, установленных международными документами данной организации, влечет за собой ответственность, выражающуюся в политических, правовых и материальных санкциях в случаях обращения граждан и организаций с исками против собственного государства. Судебная практика Европейского Суда последовательно проводит в жизнь нормы и положения Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод, наполняя положения Конвенции глубоким содержанием в решениях по конкретным делам, формирует стандарты в сфере правосудия и правовые ориентиры для судов в сложных и спорных ситуациях в области защиты прав человека.Содержание принципа «правовой определенности» неоднократно раскрыто Европейским Судом по правам человека в результате толкования положений п.1 ст. 6 Конвенции. Требование правовой определенности образует «один из основополагающих аспектов принципа верховенства права», является его необходимым следствием и условием реализации. Так, в решении по делу Маркс против Бельгии от 13 июня 1979 года Европейский Суд по правам человека подчеркнул, что принцип правовой определенности «неотъемлемо присущ праву Конвенции» (п. 58).В настоящее время принято употреблять наименование данного принципа в сокращенном виде res judicata, что в переводе с латинского языка дословно означает «решенное дело». В узком значении res judicata является традиционной категорией римского права, означавшая недопустимость повторного рассмотрения однажды решенного дела или дела по тождественному вопросу со вступившим в законную силу решением. Если такое решение принято, то в силу исключительности уже состоявшегося решения то же или тождественное дело подлежит прекращению, о чем выносится соответствующее постановление)Вместе с тем, содержание данного принципа, первоначально, достаточно узкое, со времени применения и толкования его Европейским Судом значительно расширилось.В своем основном значении принцип правовой определенности, прежде всего, предполагает стабильность правового регулирования и существующих правоотношений. Правовая определенность необходима для того, чтобы участники соответствующих отношений могли в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения, быть уверенными в неизменности своего официально признанного статуса, приобретенных прав и обязанностей. Указанный принцип в рассматриваемом аспекте имеет целью обеспечить участников соответствующих отношений возможностью точно прогнозировать результат своих действий, дать надежду, что их права будут защищены, принципы разрешения спора правоприменителем будут прогнозируемы и предсказуемы, не будут меняться от случая к случаю, а будут гарантировать стабильность.Европейским судом было вынесено значительное количество Постановлений, в том числе, в отношении России, в которых были установлены нарушения пункта 1 ст. 6 Европейской конвенции и принципа «правовой определенности»,прежде всего, по фактам отмены вступивших в законную силу решений в порядке надзора. Например, Постановление от 22.06. 2006 г. «Чеботарев против России» жалоба № 23795/02 , от 25.04.2006 «Засурцев против России» жалоба № 670551/01, Постановление от 01 декабря 2005 г. «Смарыгин против Российской Федерации» жалоба № 73203/01; Постановление от 25 октября 2005 г. «Юрий Романов против Российской Федерации» жалоба № 69341/01; Постановление от 06 октября 2005 г. «Андросов против Российской Федерации» жалоба № 63973/00 и целый ряд других, в которых Суд указал на то, что отмена окончательных судебных решений противоречит принципам «верховенства права», «правовой определенности». [3]Так, в Постановлении по делу «Рябых против Российской Федерации» (2003) Европейский суд по правам человека указал, что «….принцип правовой определенности res judicata означает, что ни одна из сторон не может требовать пересмотра окончательного и вступившего в законную силу постановления только в целях проведения повторного слушания и получения нового постановления, полномочие вышестоящего суда по пересмотру дела должно осуществляться в целях исправления судебных ошибок, неправильного отправления правосудия, а не пересмотра по существу, пересмотр не может считаться скрытой формой обжалования, одно лишь возможное наличие двух точек зрения по одному вопросу не может являться основанием для пересмотра; отступления от этого принципа оправданы, только когда являются обязательными в силу существенного и непреодолимого характера».Таким образом, международный принцип правовой определенности может проявляться, прежде всего, в том, что судебное решение судов первой и второй инстанций должно иметь известную «устойчивость» и может быть пересмотрено в исключительных и редких случаях, не содержащих субъективного элемента и основанных на строго определенных правилах (законах).Вышеуказанную позицию воспринял и изложил Конституционный Суд РФ в Определении от 12.04.2005 г. № 113-О по жалобе А.Н. Маслова о нарушении его конституционных прав ч.ч. 1, 2 и 3 статьи 30.11 КоАП РФ, а в последующем в своем Постановлении от 05 февраля 2007 г. № 2-П.08 января 2008 г. вступил в силу Федеральный закон «О внесении изменений в Гражданский процессуальный кодекс Российской Федерации», часть положений которого направлена на устранения нарушений принципа правовой определенности в процедуре проверки судебных постановлений, вступивших в законную силу. К числу таких мер, в частности, относится сокращение срока для обращения в суд надзорной инстанции с надзорной жалобой или представлением прокурора с одного года до шести месяцев. При этом ГПК РФ указывает на новые условия реализации права на обращение в суд надзорной инстанции – лицо должно исчерпать иные способы обжалования судебного постановления до вступления его в законную силу. Сокращение общей продолжительности судебного разбирательства позволяет расценивать установленные кодексом процедуры проверки законности судебных постановлений как соответствующиетребованиям ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, поскольку они обеспечивают эффективное восстановление нарушенных прав в разумный срок. Следующим этапом приведения соответствия производства в суде надзорной инстанции требованиям Конвенции о защите прав человека и основных свобод и ее толкования в судебных актах Европейского суда по правам человека явилось упразднение дополнительных этапов в процедуре проверки вступивших в законную силу судебных постановлений. В настоящем варианте Кодекса количество дополнительных этапов с шести сократилось до двух.Одним из содержательных аспектов принципа правовой определенности является единство правоприменения.Как отмечал Л. Вильдхабер, «именно через единство правоприменения достигается выполнение международного и конституционного принципов равенства всех перед законом и судом, равного права каждого перед законом и судом, равного право каждого на судебную защиту и только таким путем создается правовая определенность. Господство права и эффективность защиты прав всех участников экономических отношений не будут гарантированы в условиях различного понимания и применения правовых норм судами». [4]В самом тексте Конвенции о защите прав человека и основных свободот 4 ноября 1950 года (СЕД № 5) принцип правовой определенности выражен также в требованиях: наличия правовых оснований для любых допустимых ограничений (вмешательств в осуществление) гарантируемых ею прав (статьи 2, 5, 8-12Конвенции, статья 1 Протокола № 1 к Конвенцииот 20 марта 1952 года (СЕД № 9), статья 2 Протокола № 4 к Конвенцииот 16 сентября 1963 года (СЕД № 46), статья 2 Протокола № 6 к Конвенции от 28 апреля 1983 года (СЕД № 114), пункты 2 статей 1, 2, 4Протокола № 7 к Конвенции от 22 ноября 1984 года (СЕД № 117); создания судов на основании закона (пункт 1 статьи 6 Конвенции); правовой регламентации процедуры установления виновности обвиняемого (пункт 2 статьи 6 Конвенции); правовой определенности преступления и налагаемого за него наказания (статья 7 Конвенции); правового регулирования процедуры обжалования приговоров по уголовным делам (статья 2 Протокола № 7 к Конвенции) и выплаты компенсации в случае судебной ошибки (статья 3 Протокола № 7 к Конвенции); недопустимости повторного осуждения или наказания в уголовном порядке (статья 4 Протокола № 7 к Конвенции).Одно из требований к качеству «закона», являющегося основанием для ограничения прав и свобод, предусмотренных Конвенцией, заключается в определенности, конкретности его предписаний. По мнению Европейского Суда, норма не может считаться «законом», если она не сформулирована с достаточной степенью точности, позволяющей лицу сообразовывать с ней свое поведение: лицо должно иметь возможность, получив при необходимости соответствующую консультацию, предвидеть в разумных пределах и применительно к конкретным обстоятельствам те последствия, которые может повлечь за собой данное поведение. Вместе с тем, по мнению Суда, предвидеть с абсолютной точностью соответствующие последствия не обязательно. Более того, хотя определенность формулировок желательна, необходимо избегать чрезмерной жесткости, так как право должно обладать способностью следовать за меняющимися обстоятельствами. Поэтому во многих законах, как указывает Суд, используются термины, которые в большей или меньшей мере являются неопределенными, расплывчатыми. Их толкование и применение — задача судебной практики. В дальнейшем Суд неоднократно воспроизводил в своих решениях данную правовую позицию.В Постановлении Европейского суда по правам человека «Дело «Шухардина» против Российской Федерации» (2007) Европейский суд отмечает, что он должен убедиться, соответствует ли само внутригосударственное право Конвенции, включая содержащиеся или подразумеваемые в нем общие принципы; подчеркивает, что если речь идет об ограничении свободы, особенно важно, чтобы соблюдался общий принцип правовой определенности. Необходимо, чтобы условия лишения свободы в соответствии с внутригосударственным правом были бы четко определены и чтобы сам закон позволял предвидеть последствия его применения, отвечая, таким образом, стандарту «законности», установленному Конвенцией, стандарту, требующему, чтобы все законы были сформулированы с достаточной четкостью, которая позволила бы лицу – с помощью совета, если это необходимо – предвидеть в степени, разумной в конкретных обстоятельствах, последствия, которые может повлечь тот или иное действие.Аналогичная позиция изложена в Постановлении «Дело «Игнатов против Российской Федерации» (2007).Частным случаем принципа правовой определенности выступает принцип nullum crimen, nulla poena sine lege (нет преступления и нет наказания, не предусмотренных законом), выраженный в статье 7 Конвенции:«Никто не может быть осужден за совершение какого-либо деяния или за бездействие, которое, согласно действовавшему в момент его совершения национальному или международному праву, не являлось уголовным преступлением. Не может также налагаться наказание более тяжкое, нежели то, которое подлежало применению в момент совершения уголовного преступления».Таким образом, международные нормы и принципы, получающие развитие в прецедентах Европейского Суда по правам человека, включая принцип «правовой определенности»,представляют собой правовой ориентир для российского национального законодательства, новый судебный источник права, получаемый российскими судами без вмешательства других ветвей государственной власти, что само по себе выводит судебную деятельность на качественно новый уровень.Международный принцип правовой определенности является одновременно и конституционным принципом Российской Федерации, поскольку он определяет сущность и характер судебной власти, устанавливает основные начала процедуры осуществления её деятельности, а также служит идейно-правовой основой организации судов, статуса и деятельности судей России как носителей власти. Принцип правовой определенности непосредственно не закреплен в Конституции РФ, однако его значимость неоднократном подчеркивалась Конституционным Судом РФ и собственно он был выведен из конституционного принципа равенства всех перед законом и судом (ч. 1 ст. 19 Конституции РФ) как общеправовой критерий определенности (в том числе, в таких ее признаках, как ясность и недвусмысленность), поскольку такое равенство может быть обеспечено лишь при условии единообразного понимания и толкования нормы всеми правоприменителями. Правовые акты, содержащие «неопределенность», в результате толкования могут быть оценены как несоответствующие Конституции Российской Федерации, другим нормативным правовым актам с соответствующими правовыми последствиями. Так, в Постановлении Конституционного Суда Российской Федерации от 25 апреля 1995 г. по делу о проверке конституционности ч. 1 и 2 ст. 54 Жилищного кодекса РСФСР в связи с жалобой гражданки Л.Н. Ситаловой сформулирована универсальная правовая позиция, согласно которой возможность произвольного применения закона, порожденного неопределенностью содержания его предписаний, является нарушением провозглашенного в ч. 1 ст. 19 Конституции РФ равенства всех перед законом и судом.Суды общей юрисдикции и, прежде всего, высшие суды в своих актах достаточно часто ссылаются на содержание принципа «правовой определенности». Так, в Определении Верховного Суда РФ от 05 августа 2005 г. № 8-В05-6 по требованию С. о включении в специальный педагогический стаж периода работы в детском саду, не являющемуся государственным или муниципальным образовательным учреждением, суд удовлетворил иск «с учетом положений статей 6, 15, 17, 18, 19, 55 Конституции РФ, предполагающих правовую определенность и связанную с ней предсказуемость законодательной политики в сфере пенсионного обеспечения, необходимых для того, чтобы участники соответствующих правоотношений могли в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения и быть уверенными в том, что приобретенное ими на основе действующего законодательства право будет уважаться властями и будет реализовано, независимо от времени ее обращения за назначением пенсии и времени возникновения у нее на это права. Иное толкование и применение пенсионного и трудового законодательства, регулирующего спорные правоотношения, повлекло бы ущемление конституционных прав заявительницы на социальное обеспечение».В Определении Верховного Суда РФ от 12 декабря 2008 г. № 38-В08-6 по требованию Полищук Л.П. об индексации сумм возмещения вреда здоровью, ежемесячной компенсации на приобретение продтоваров и ежегодной компенсации за вред здоровью, судебная коллегия по гражданским делам Верховного Суда установила, что выводы нижестоящих судов о том, что подлежащие выплате истице компенсации подлежат индексации за период с 2002 года по 2004 год на коэффициенты, характеризующие величину роста прожиточного минимума по Тульской области, нельзя признать правильными, однако «при разрешении настоящего дела в надзорном порядке следует принять во внимание один из основополагающих аспектов верховенства права – принцип правовой определенности, который, кроме сего прочего, требует, чтобы принятое судами окончательное решение не могло быть оспорено. Полномочия вышестоящего суда по пересмотру дела должно осуществляться в целях исправления судебных ошибок, неправильного отправления правосудия, а не пересмотра по существу. Отступления от этого принципа оправданы, только когда являются обязательными в силу обстоятельств существенного и непреодолимого характера. По настоящему делу указанных обстоятельств не установлено, поэтому доводы надзорной жалобы не могут являться основанием для отмены в порядке надзора судебных постановлений».Вместе с тем,применение Верховным Судом РФ, равно как и нижестоящими судами принципа «правовой определенности» не всегда бывает последовательным и соответствует его действительному содержанию. Так, имеет место тенденция придания нормативности определениям Судебной коллегии по гражданским делам и Кассационной коллегии Верховного Суда РФ по конкретным делам, содержащим толкования норм материального и процессуального права. Причины для этого, безусловно, уважительные: выполнение стабилизирующей функции, создающей уверенность в объективности и предсказуемости правосудия, требование единства судебном практики; огромный массив законодательства, невозможность высшему суду дать толкование всего многообразия материальных и процессуальных норм. Однако возникает вопрос о том, что будет нарушением единства судебной практики для судей первой инстанции, являются ли обязательными определения кассационной инстанции и постановления президиумов областных судов по конкретным делам? Является ли нарушение единства судебной практики основанием для отмены судебного акта, в том числе, вступившего в законную силу? Предлагаемые жесткие образцы применения права не решает проблему законности, поскольку тем самым снижается ответственность нижестоящих судов за правильное толкование норм права, ограничивая дискреционные полномочия судов. В конце прошлого века известный юрист Г.Ф. Шершеневича писал: «Судебная практика рабски ловит каждое замечание кассационного департамента, старается согласовать свою деятельность со взглядами сената. Эта масса решений, нарастающая с каждым годом, все крепче и крепче опутывает наш суд, который как лев, запутавшийся в сетях, бессильно подчиняется своей участи, отказывается от борьбы и живет разумом высшей инстанции. В настоящее время вся задача практики заключается в том, чтобы подыскать кассационное решение на данный случай. Борьба перед судом ведется не силою логики, не знанием соотношения конструкции института и системы права, не искусством толкования законов, а ссылкой на кассационные решения. Печальную картину представляют теперь судебные заседания, где мы видим, как адвокаты поражают друг друга кассационными решениями, и где торжествует то, кто нашел более подходящее и притом более позднейшее»[5]Нижестоящие суды общей юрисдикции, благодаря доступу в компьютерные правовые базы, имеют возможность подобрать определения Верховного Суда РФ по конкретным делам для принятия решения в спорной аналогичной ситуации. Вместе с тем, практика разных составов коллегий Верховного Суда РФ не всегда единообразна, встречаются случаи принятия противоположных решений по сходной категории дел. Отсутствие единства судебной практики составов судов одного и того же уровня (это имеет отношение и к судам субъектов РФ), частная смена правовой позиции по тем или иным категориям дел не способствует последовательной реализации принципа «правовой определенности». Примером последнего является изменение Верховным Судом многолетней практики толкования порядка индексации ежегодной компенсации за вред здоровью и ежемесячной денежной компенсации на приобретение продовольственных товаров ликвидаторам Чернобыльской АЭС, согласно которой такая индексации спорных выплат по аналогии с индексацией, установленной для ежемесячных сумм возмещения вреда здоровью не применима. При этом просматривается ссылка на отсутствие реальных возможностей государства за счет средств бюджета выплачивать указанные компенсации. (Определение Верховного Суда РФ от 11января 2008 г. № 25-В07-24). Изменение позиции Верховного Суда РФ в части отказа от предоставления ранее гарантированных льгот при такой мотивации не способствует реальной защите прав данной категории граждан и противоречит принципу «правовой определенности».Определением судьи Верховного Суда РФ от 29 ноября 2007 г. № 36-В07-19 в Президиум Смоленского областного суда передано для рассмотрения дело по иску Н. к Управлению федерального казначейства по Смоленской области, Министерству финансов РФ об оспаривании действий органов государственной власти и компенсации морального вреда. Как видно из дела, Н. обратился с требованием о компенсации морального вреда в связи с длительным неисполнением решений Промышленного суда г. Смоленска от 27.05.2003 г. и от 18.02.2004 г. о присуждении ему платежей в возмещение вреда здоровью. Решением районного суда, оставленным без изменения определением судебной коллегией, в качестве компенсации морального вреда в пользу Н. с Министерства финансов РФ за счет казны взыскано 3 000 руб. Передавая дело для рассмотрения надзорной инстанции, Судья Верховного Суда указал на то, что действующее российское законодательство возможности взыскания компенсации морального вреда в связи с задержкой денежных выплат, в том числе, взысканных по решению суда, не предусматривает. В последующем, Президиумом Смоленского областного суда судебные акты нижестоящих судов были отменены, в компенсации морального вреда Н. отказано. Данная правовая позиция была применена при рассмотрении сходных дел в соответствии с толкованием, данным Верховным Судом РФ. Очевидно, что принятые решения идут в разрез с аналогичными прецедентами Европейского Суда по правам человека.Проблемным представляется вопрос пересмотра вышестоящими судами как не вступивших, так и вступивших в законную силу судебных решений. Несмотря на достаточно четкое и однозначное толкование оснований отмены судебных решений надзорной инстанцией в редакции изменений, внесенных в ст. 387 ГПК РФ, понимаемых как существенные нарушения, под которыми признается не всякое нарушение норм материального и процессуального права, а судебная ошибка, имевшая место в ходе предшествующего разбирательства и повлиявшая на исход дела, без устранения которой невозможно восстановления и защита существенно нарушенных прав, свобод и законных интересов, а также защищаемых законом публичных интересов, фактически основаниями по-прежнему является разное толкование норм права правоприменителями и иная оценка фактических обстоятельств дела.В заключении, автор выражает надежду, что последовательная реализация принципа правовой определенности судами, в том числе, Смоленской области, как стандарта надлежащего правосудия будет способствовать укреплению российской государственности, эффективной защите прав и свобод ее граждан, соответствовать конституционно-правовой природе статуса судебной власти в Российской Федерации, полноценному интегрированию России в мировое сообщество.

Видео: Адвокат Генри Резник_ У нас сволочная работа — 20 05 2019.

Как неоднократно указывал Конституционный Суд РФ, в сфере социального регулирования должен соблюдаться принцип поддержания доверия граждан к закону и действиям государства, предполагающий правовую определенность, сохранение стабильности правового регулирования, недопустимость внесения произвольных изменений в действующую систему норм и предсказуемость законодательной и правоприменительной политики, с тем , чтобы участники соответствующих правоотношений могли в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения и быть уверенными в неизменности своего официально признанного статуса, приобретенных прав , действенности их государственной защиты, т.е. в том , что приобретенное ими на основе действующего законодательства право будет уважаться властями и будет реализовано.

Применение данного принципа к официально установленным между гражданином и государством (и не подвергшихся к этому моменту каким-либо изменениям) отношениям по поводу оказания социальной поддержки означает недопустимость произвольного отказа государства от ранее принятых на себя социальных обязательств, в том числе по мотиву недостаточности финансовых средств.

2. Относя к лицам, которые обеспечиваются жильем бесплатно или за доступную плату, в частности, военнослужащих, федеральный законодатель исходил из того, что военная служба, по смыслу статей 32 (часть 4), 37 (часть 1) и 59 Конституции Российской Федерации во взаимосвязи с ее статьями 71 (пункт «м»), 72 (пункт «б» части 1) и 114 (пункты «д», «е» части 1), представляет собой особый вид государственной службы, непосредственно связанной с обеспечением обороны страны и безопасности государства и, следовательно, осуществляемой в публичных интересах, а лица, несущие такого рода службу, выполняют конституционно значимые функции; этим, а также самим характером военной службы, предполагающей выполнение военнослужащими задач, которые сопряжены с опасностью для их жизни и здоровья и иными специфическими условиями прохождения службы, определяется особый правовой статус военнослужащих, содержание и характер обязанностей государства по отношению к ним и их обязанностей по отношению к государству, что требует от федерального законодателя установления для данной категории граждан дополнительных мер социальной защиты, в том числе в сфере жилищных отношений (постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 5 апреля 2007 года N 5-П, от 3 февраля 2010 года N 3-П, от 27 февраля 2012 года N 3-П, от 15 октября 2012 года N 21-П, от 5 июня 2013 года N 12-П, от 22 ноября 2013 года N 25-П, от 16 ноября 2017 года N 29-П и от 19 апреля 2018 года N 16-П).

В одном пограничном управлении при переводе с одной Службы в другую очередь сохраняется или нет?

В соответствии со статьей 56 Жилищного кодекса РФ граждане снимаются с учета в качестве нуждающихся в жилых помещениях в случае:

1. подачи ими по месту учета заявления о снятии с учета;
2. утраты ими оснований, дающих им право на получение жилого помещения по договору социального найма;
3. их выезда на место жительства в другое муниципальное образование, за исключением случаев изменения места жительства в пределах городов федерального значения Москвы, Санкт-Петербурга и Севастополя;

1. В соответствии с положениями ст. 40 Конституции Российской Федерации каждый имеет право на жилище. Обязывая органы государственной власти создавать для этого условия, Конституция РФ вместе с тем закрепляет, что малоимущим и иным указанным в законе гражданам, нуждающимся в жилище, оно предоставляется бесплатно или за доступную плату из государственных, муниципальных и других жилищных фондов в соответствии с установленными законом нормами, предписывая тем самым законодателю определять категории граждан, нуждающихся в жилище, а также конкретные формы, источники и порядок обеспечения их жильем с учетом реальных финансово-экономических и иных возможностей, имеющихся у государства.

2. По смыслу ст. 15 и 23 указанного Закона следует, что военнослужащие признанные нуждающимися в жилых помещениях в соответствии со ст. Жилые помещения , предоставляемые по договорам социального найма > Глава 7. Основания и порядок предоставления жилого помещения по договору социального найма > Статья 51. Основания признания граждан нуждающимися в жилых помещениях , предоставляемых по договорам социального найма»>51 ЖК РФ, при наступлении соответствующих условий обеспечиваются жилыми помещениями для постоянного проживания по месту прохождения военной службы или при их желании получить жилые помещения не по месту увольнения с военной службы — по избранному месту постоянного жительства.
Пунктом 11 Инструкции о предоставлении военнослужащим — гражданам Российской Федерации, проходящим военную службу по контракту в Вооруженных Силах Российской Федерации, жилых помещений по договору социального найма, утвержденной Приказом Министра обороны Российской Федерации от 30 сентября 2010 года N 1280 «О предоставлении военнослужащим Вооруженных Сил Российской Федерации жилых помещений по договору социального найма и служебных жилых помещений » определено, что жилые помещения , предоставляемые по договору социального найма, распределяются уполномоченным органом военнослужащим, принятым на учет нуждающихся в жилых помещениях , по очередности, которая определяется датой принятия военнослужащих на учет нуждающихся в жилых помещениях .
Следовательно, предоставление жилых помещений , при всех равных условиях должно осуществляться в порядке очередности исходя из даты принятия военнослужащего на учёт нуждающихся в получении жилых помещений .

3. В соответствии с п.п. 1 и 2 Правил признания нуждающимися в жилых помещениях военнослужащих -граждан Российской Федерации, утвержденными Постановлением Правительства Российской Федерации от 29 июня 2011 года № 512, признание нуждающимися в жилых помещениях военнослужащих — граждан Российской Федерации, осуществляется по основаниям, предусмотренным ст. 51 ЖК РФ, уполномоченными органами федеральных органов исполнительной власти, в которых федеральным законом предусмотрена военная служба.
4. Причем по смыслу статьи 52 ЖК РФ если гражданин имеет право состоять на учете в качестве нуждающихся в жилых помещениях по нескольким основаниям (как малоимущий гражданин и как относящийся к определенной федеральным законом или законом субъекта РФ категории), то по своему выбору такой гражданин может быть принят на учет по одному из этих оснований или по всем основаниям.

5. Военная служба по смыслу статей 59 и 71 (пункт «г») Конституции РФ представляет собой особый вид федеральной государственной службы, что обуславливает и особый правовой статус военнослужащих, выражающийся, в частности, в порядке их жилищного обеспечения, которое осуществляется на основе специального законодательства и по специальным правилам.

6. Статья 15. Право на жилище»>15 Федерального закона РФ «О статусе военнослужащих» в редакции, действовавшей на момент постановки Толмачевой Г.Г. на очередь в качестве нуждающихся в предоставлении жилого помещения, государство гарантирует военнослужащим обеспечение их жилыми помещениями в форме предоставления им денежных средств на приобретение или строительство жилых помещений либо предоставления им жилых помещений в порядке и на условиях, установленных настоящим Федеральным законом, другими федеральными законами и иными нормативными правовыми актами Российской Федерации, за счет средств федерального бюджета.

7. Таким специальным законодательством, регулирующим порядок решения жилищных вопросов военнослужащих, является закон «О статусе военнослужащих». Согласно пункту 1 статьи 15 данного закона государство гарантирует военнослужащим предоставление жилых помещений или выделение денежных средств на их приобретение в порядке и на условиях, которые устанавливаются федеральными законами и иными нормативными правовыми актами Российской Федерации.

8. В соответствии с ч. 1 ст. 57 ЖК Российской Федерации, жилые помещения предоставляются гражданам, состоящим на учете в качестве нуждающихся в жилых помещениях, в порядке очередности исходя из времени принятия таких граждан на учет.

Султанов А.Р. Правовая определенность – часть должной правовой процедуры или как в закон об экстремизме правовую определенность вводили // Адвокат. 2015. № 1. С. 5-17.

«Самая главная задача права состоит в том, чтобы указать разумному существу такое правило поведения, которое оно могло бы иметь в виду постоянно и заранее».

Ильин И.А. Общее учение о праве и государстве[1].

«Первое условие хорошего законодательства о печати состоит в том, что нельзя обвинять за целую книгу или статью на основании выводов или заключений сделанных из нея, в обвинительном акте должны быть прописаны подлинные слова, за которые писатель обвиняется, без всяких из них выводов и заключений, с обозначением только, какое в этих словах заключается преступление».

Берви-Флеровский В.В. Свобода речи, терпимость и наши законы о печати [2].

«Цензурное законодательство должно было состоять в отсутствии законов … Произвол и полицейский порядок в делах печати стали синонимами».

Фойницкий И. Я. Моменты истории законодательства о печати[3].

Город съела сера, наступила сила,
Воцарилась мера.
Суетятся волки у очков разбитых,
Соберу осколки, за любовь убитых.

Ю.Ю. Шевчук

Доктрина «ничтожность вследствие неопределенности» (void for vagueness) является элементом надлежащей правовой процедуры. Согласно этой доктрины, неопределенность нормативного акта, когда он изложен нечетким, недостаточно понятным языком, влечет его ничтожность как нарушающего требование о «надлежащей правовой процедуре» (due process clause). В отсутствие закона, в котором были бы ясно и недвусмысленно сформулированы требования, понятные простому гражданину, на основании которых можно было бы предвидеть последствия совершения или не совершения действий, данная доктрина полагает, что отсутствует надлежащая правовая процедура.

Надо отметить, что данная доктрина очень схожа с принципом правовой определенности. В последнее время принцип правовой определенности часто рассматривают как принцип, обеспечивающий стабильность вступивших в законную силу решений (res judicata), благодаря Постановлениям ЕСПЧ, осудившим практику отмены вступивших законную силу судебных решений в порядке надзора[4]. Наиболее известными и чаще всего цитируемыми из них являются Постановления по делам «Рябых против Российской Федерации» (от 24 июля 2003 г.) и «Волкова против Российской Федерации» (от 5 апреля 2005 г.), послужившие основанием для принятия Промежуточной резолюции Комитета министров Совета Европы от 8 февраля 2006 г. ResDH(2006) относительно нарушения принципа правовой определенности в результате пересмотра судебных решений в порядке надзора в ходе судебных разбирательств по гражданским делам в Российской Федерации.

Однако, res judicata — лишь одна из граней принципа правовой определенности, который требует такого правового регулирования, которое обеспечивало бы участникам соответствующих отношений возможности в разумных пределах предвидеть последствия своего поведения и быть уверенными в неизменности своего официально признанного статуса, приобретенных прав и обязанностей.

Принцип правовой определенности предполагает стабильность правового регулирования и существующих правоотношений. Хотя в Конституции РФ данный принцип напрямую не закреплен, Конституционный Суд РФ полагает его конституционно-правовым:

Общеправовой критерий определенности, ясности, недвусмысленности правовой нормы вытекает из конституционного принципа равенства всех перед законом и судом, поскольку такое равенство может быть обеспечено лишь при условии единообразного понимания и толкования правовой нормы всеми правоприменителями (см.: Постановления от 25 апреля 1995 года N 3-П; от 15 июля 1999 года N 11-П; от 11 ноября 2003 года N 16-П).

Из конституционных принципов равенства и справедливости вытекает требование определенности, ясности, недвусмысленности правовой нормы, поскольку иное не может обеспечить ее единообразное применение, не исключает неограниченное усмотрение в правоприменительной практике и, следовательно, неизбежно ведет к произволу (см.: Постановление от 13 декабря 2001 года N 16-П, Постановление от 17 июня 2004 года N 12-П, Постановление от 17 октября 2012 №21-П ).

Требование определенности вытекает из самой природы правовой нормы как равного масштаба, равной меры свободы для всех субъектов[5].

Принцип правовой определенности имеет своей целью обеспечить участников соответствующих отношений возможностью точно спрогнозировать результат своих действий и в том числе дать надежду, что права данных лиц будут защищены, что при разрешении спора действия правоприменителя также будут прогнозируемы и предсказуемы, и не будут меняться от случая к случаю, и не будут меняться от региона к региону. Этот принцип призван гарантировать стабильность. Судебная система, стремящаяся выполнять стабилизирующую функцию, создавать уверенность в справедливости и надежности законов, объективности и предсказуемости правосудия, также работает на принцип правовой определенности, который в свою очередь является элементом принципа верховенства права[6].

Требование определенности — важнейший конститутивный признак норм права как системы социальных норм[7]. Формальная определенность права — его важнейший признак, без которого права в принципе быть не может[8].

Требование правовой определенности образует «один из основополагающих аспектов принципа верховенства права»[9], является его необходимым следствием и условием реализации. В решении по делу «Маркс против Бельгии» от 13 июня 1979 года ЕСПЧ подчеркнул, что принцип правовой определенности «неотъемлемо присущ праву Конвенции» (п. 58). ЕСПЧ во многих своих Постановлениях напоминал, что в соответствии с его сложившимися прецедентными нормами выражение «предусмотрены законом» требует, чтобы спорная мера имела основу в национальном законодательстве, и чтобы закон был сформулирован с достаточной ясностью, позволяя гражданину предвидеть последствия, которые может повлечь определенное действие, и соответствующим образом регулировать свое поведение (см. в качестве классического примера Постановление ЕСПЧ от 26 апреля 1979 г. по делу «Санди таймс» против Соединенного Королевства» (Sunday Times v. United Kingdom) (N 1), Series A, N 30, § 49)[10].

Наиболее сильный аргумент против широкого применения произвола властей при вмешательстве в свободу мысли, совести и религии был сформулирован в Постановлении ЕСПЧ по делу «Хасан и Чауш против Болгарии»[11]. В данном деле ЕСПЧ отметил, что действия властей были неуместны, потому что они основывались на недопустимой и неясной законодательной основе. Требования того, чтобы действия властей были «предусмотрены» законом означает, что «закон должен быть, как понятным, так и предсказуемым, он должен быть сформулирован с достаточной степенью ясности …В рамках национального законодательства исполнение этих требований должно обеспечить средства правовой защиты от произвольного вмешательства органов государственной власти в права, охраняемые Конвенцией. Влияние на основные права, оставленное на усмотрение исполнительных органов власти, обладающих неограниченными полномочиями, будет противоречить закону — это один из основных принципов демократического общества, отраженных в Конвенции. Следовательно, закон должен достаточно четко разъяснять пределы такого усмотрения, предоставленного соответствующим органам власти, и порядок их использования[12].

Надо отметить, что с момента принятия федерального закона «О противодействии экстремисткой деятельности» не стихают споры о возможности его применения и что положения данного закона настолько неопределенны, что могут быть причиной произвола.

В книге «Стандарты Европейского Суда по правам человека и российская правоприменительная практика. Сборник аналитических статей», подготовленной Центром содействия международной защиты, был сделан анализ данного закона через призму Конвенции и практики ЕСПЧ: «Федеральный закон «О противодействии экстремисткой деятельности» использует понятия «вражда», «унижение достоинства», «пропаганда исключительности, превосходства или неполноценности», которые обладают полисемантичностью, что характерно для русского языка. Но в силу того, что определения указанных понятий в данном законе либо в других нормативных актах отсутствуют, появляется возможность различного их толкования. Это нарушает принцип «правовой определенности», выработанный Европейским Судом, который во многих своих решениях повторяет, что законы, устанавливающие ограничения свободы выражения мнения, должны быть четкими и ясными, чтобы разумный человек имел возможность предсказать последствия своего поведения и применения к нему закона. На нечеткость понятия «экстремистская деятельность» указывает и Комитет по правам человека ООН»[13].

Надо отметить, что требование правовой определенности не было рождено практикой ЕСПЧ и Конституционного Суда РФ. Еще в XIX веке писали, что «…законодательство следует постоянно, насколько это возможно, очищать от неопределенных законов. Пусть законодатели подумают, как злополучно положение гражданина каждый раз, когда он не может с точностью решить, где кончается его право и начинается преступление»[14].

Берви-Флеровский В.В. весьма эмоционально сформулировал суть принципа правовой определенности – «не варварство ли наказывать на основании закона, о котором не можешь себе составить даже точного понятия»[15].

Надо отметить, что предмет рассмотрения в книге Берви-Флеровского был отчасти схож с проблемой определенности закона о противодействии экстремистской деятельности: «Чтобы осудить человека за возбуждение ненависти и презрения, необходимо, чтобы чувства эти действительно были возбуждены сочинением… все это должно быть доказано не какими-нибудь догадками или вероятностями… юриспруденция возмущается мыслью осуждения человека на основании догадок и вероятностей. Применение законов о возбуждении ненависти… деморализовало бы наших судей и унизило юриспруденцию…Понятие о вражде настолько же неопределенно, как и понятие о ненависти и презрения»[16].

Мы вынуждены продолжить критику с точки зрения В. В. Берви-Флеровского уже другого закона принятого в XXI веке – федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», который содержит такие неопределенные понятия как «экстремистская деятельность», «социальная группа» и «экстремистские материалы».

Неопределенность данных понятий позволяет правоприменителю произвольно их трактовать. Ни в статье 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», содержащего определения, ни в других статьях данного закона нет ясных и конкретных определений «экстремистской деятельности», «экстремизма», «экстремистских материалов» и «социальной группы».

Эта неясность приводит к тому, что почти все дела по данному роду дел разрешаются лишь на основе «экспертиз». Этот факт позволяет нам воспользоваться точкой зрения на данную проблему представителя экспертного общества Смирнова А.А. ведущего эксперта АНО «Лаборатория прикладной лингвистики». В его интересной работе «Заметки о лингвистической экспертизе 2 (экстремизм и утрата искренности)» он пишет, что «основная проблема с исследованием текстов на предмет экстремизма возникает благодаря нечёткости и ненаучности самого понятия экстремизм в понимании законодателя, правоприменителя и общества в целом. Экспертная практика показывает, что под понятие словесного экстремизма подпадает целый пучок совершенно неоднородных высказываний. Неоднородность имеется и в объектах «вражды» (от рас и национальностей до неопределённых групп людей, объединённых неопределённым же понятием «социальная группа»), и в авторах высказываний (от политических деятелей до анонимных посетителей блогов и форумов), и в общественной оценке криминальности этих деяний»[17].

Эксперт на основе собственного анализа делает вывод, который мы разделяем: «…непонимание у судебно-следственных работников вызывают отнюдь не материалы экспертизы, то есть не проверяемые на экстремизм высказывания. Объектом их непонимания является экстремистское законодательство, по которому они должны оценивать событие преступления и, в том числе, некоторые тексты. Иными словами, законодательные акты об экстремизме написаны настолько невнятно, что исполнительные органы, суд и следствие, просто не способны их осознанно применить»[18].

Смирнов А. А. далее пишет: «поэтому они, не стесняясь, перекладывают эту задачу на экспертов-лингвистов. Вначале они вместо вопросов к экспертизе присылали экспертам полный текст закона об экстремизме, со временем стали ограничиваться отдельными его фрагментами, на первый взгляд относящимися к речевой деятельности…»

Причем, как указывает эксперт и законодатели, которые принимали закон об экстремизме, тоже не всегда его понимают. Этот факт эксперт иллюстрирует на примере дискуссии двух депутатов Госдумы, С. Абельцева и Г. Гудкова — они объясняют его смысл противоположным образом. С. Абельцев считает, что закон об экстремизме защищает власть от излишне ретивого общества, Г. Гудков напротив считает, что закон защищает общество от излишне ретивой власти. Иными словами, объект защиты оказывается у них прямо противоположным…

Эксперт справедливо отмечает — в законе не назван (= отсутствует) объект защиты от данной разновидности противоправных действий (экстремизма).

Смирнов А.А. отмечает, что неясность и противоречивость законодательства приводит к тому, что для квалификации деяния как экстремистского суду недостаточно здравого смысла и общего знания (освобождающего от доказывания) как в советские времена. А эксперты, которых суд привлекает как бы для разъяснения непонятного, не имеют права квалифицировать деяние, но, тем не менее, фактически делают это, поскольку кроме них больше некому. Вредное явление экспертократии в данном случае логично переходит в абсурд.

Профессор и эксперт Галяшина Е.И. также обращает внимание на недопустимость постановки на разрешение эксперта вопросов о наличии в тексте признаков состава правонарушения, в частности, наличия или отсутствия в тексте «публичных призывов к осуществлению экстремисткой деятельности»; «признаков возбуждения социальной, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды»; «признаков унижения национального достоинства человека, либо группы лиц»; «оскорбления, затрагивающего национальные или религиозные чувства» и т.п. В противном случае заключение эксперта может быть признано недопустимым доказательством, поскольку эксперт, отвечающий на правовые вопросы, выходит за пределы своей компетенции[19].

Мы не можем не согласиться с экспертами – в целом ряде экспертных заключений и заключений специалистов, которые были в нашем распоряжении, все они были фактически по правовым вопросам и именно они содержали суждение о том, что материалы экстремистские…

Но только суд может устанавливать наличие или отсутствие правового состава правонарушения в виде осуществления экстремистской деятельности. Правовая оценка является частью отправления правосудия и отправление правосудия не может быть узурпирована кем-либо и делегирована кому-либо. Правосудие в РФ отправляется только судом.

В п. 4 Постановления Пленума «О судебной экспертизе по уголовным делам», п. 23 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о преступлениях экстремистской направленности» содержится официальное разъяснение, запрещающее постановку вопросов перед экспертами. В частности, указано, что «При назначении судебных экспертиз по делам о преступлениях экстремистской направленности не допускается постановка перед экспертом не входящих в его компетенцию правовых вопросов, связанных с оценкой деяния, разрешение которых относится к исключительной компетенции суда. В частности, перед экспертами не могут быть поставлены вопросы о том, содержатся ли в тексте призывы к экстремистской деятельности, направлены ли информационные материалы на возбуждение ненависти или вражды».

Запрет постановки перед экспертами правовых вопросов установлен не только в уголовном процессе – этот запрет следует из того, что правосудие осуществляется только судом.

Об этом запрете в гражданском процессе было разъяснено в п.13 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24 июня 2008 г. N 11 «О подготовке гражданских дел к судебному разбирательству» — «Недопустима постановка перед экспертом (экспертами) вопросов правового характера, разрешение которых относится к компетенции суда».

К сожалению, все эти разъяснения уже долгое время остаются только словами, написанными на бумаге, поскольку даже сам Верховный Суд РФ оставляет без внимания указания в кассационных и надзорных жалобах на то, что экспертиза предрешила судебное решение, ответив на правовые вопросы, что экспертиза осуществлена за пределами компетенции экспертов, в нарушении разъяснений, данных Пленумом Верховного Суда РФ.

Это все подтверждает, что автор работы «Заметки о лингвистической экспертизе 2 (экстремизм и утрата искренности)» прав, в том, что без экспертов суды не в состоянии применить положения закона о противодействии экстремистской деятельности.

Он в данном мнении не одинок. Приведем выдержку из статьи известного лингвиста, доктора филологических наук, директора Института лингвистики РГГУ Максима Кронгауза, опубликованной 17 ноября 2010 года на портале «Forbes.ru», в которой он указывает, что надзорный орган, а зачастую и суд, перекладывают ответственность на ээксперта за «антиэкстремистское» решение: «Эксперта … очень часто используют для того, чтобы обвинить кого-то в экстремизме, задавая ему прямой вопрос, является ли данное высказывание или текст экстремистским. Лингвист не должен отвечать на такой вопрос, поскольку положительный ответ фактически сразу подводит человека под статью, а лингвист ни в коем случае не является судьей. …Подобное стремление снять с себя ответственность свидетельствует о невнятности законодательной нормы и неуверенности правоприменителя в его толковании, в то время как совершенно очевидно, что если высказывание разжигает и призывает, то оно призывает и разжигает массы. То есть массы способны разобраться в этом без помощи лингвиста. Значит, способен это сделать и суд, но юристам проще переложить ответственность на эксперта, а это в свою очередь означает определенную неуверенность в толковании закона. Слово «экстремистский» следовало юридически определить до того, как оно вошло в текст закона, а не делать это каждый раз для каждого конкретного случая с помощью эксперта»[20]. В данной статье М. Кронгауз призвал отказаться от «антиэкстремистских» лингвистических экспертиз, но вскоре ему пришлось повторить свой призыв[21].

Уполномоченный по правам человека в своем докладе за 2008 год также отмечал, что роль экспертизы в делах об экстремизме неоправданно преувеличена, и указывал, что это чревато недопустимым распылением ответственности за принимаемые судебные решения. Дело в том, что суды по инерции все больше «привыкают» принимать в качестве доказательств заключения экспертов, содержащие оценку фактических обстоятельств, в том числе констатацию наличия (отсутствия) признаков преступлений экстремистской направленности. В результате судья, несущий полную ответственность за судебное решение, как бы «перекладывает» ее на плечи эксперта. А тот отвечает только за свои выводы, но никак не за судебное решение. …На рассмотрение эксперта не могут, естественно, выноситься вопросы правового характера, как то о наличии признаков экстремистской деятельности, а равно вопросы, предполагающие прогноз потенциально возможной реакции общества. Судам необходимо исходить из того, что в преступлениях экстремистской направленности призывы к осуществлению экстремистской деятельности, возбуждение ненависти или вражды, унижение достоинства совершаются не только публично либо с использованием СМИ, но и в явной, общедоступной форме. Если без специальных познаний установить наличие призыва к ненависти невозможно, то это важное обстоятельство необходимо, видимо, толковать в пользу подсудимого: ведь такой сложный, недоступный для массового восприятия призыв, по логике вещей, не может быть адресован неопределенному количеству лиц. В конце концов, если обнаженную женскую натуру можно увидеть, только забравшись на шкаф, то саму обладательницу этой натуры вряд ли стоит обвинять в непристойном поведении. Правовая определенность ограничения свободы мысли и слова предполагает, что каждый человек, действующий с достаточной степенью осведомленности и осмотрительности, должен иметь возможность предвидеть правовые последствия своих действий и слов[22].

Мы солидарны с Г.М. Резником, который делает такой же вывод, как и Уполномоченный по правам человека в РФ, и которого в своей работе цитирует Смирнов А.А. о том, что «обвинение по статьям, в которых само событие преступления можно установить только с помощью специальных познаний и никак иначе (то есть только специалист может сказать, совершил ли подсудимый преступление или нет, а сам подсудимый на момент деяния этого определить не мог принципиально), – юридический нонсенс».

Данная ситуация очевидна не только нам, но и международным органам, осуществляющим контроль за соблюдением прав человека.

Комитет ООН по правам человека в п. 20 Заключительных замечаний, изданных в соответствии со статьей 40 Международного пакта о гражданских и политических правах, еще 6 ноября 2003 г. указывал: «Приветствуя усилия Государства-участника, направленные на запрещение и преследование групп, распространяющих расистские и ксенофобные взгляды, Комитет тем не менее выражает озабоченность тем, что определение “экстремистской деятельности” в федеральном законе от июля 2002 г. “О противодействии экстремистской деятельности” слишком расплывчатое и не защищает граждан и организации от риска его произвольного толкования.

Государству-участнику рекомендуется пересмотреть указанный закон с целью большей конкретизации понятия “экстремистской деятельности”, чтобы исключить любую возможность произвольного толкования, и уведомить заинтересованных лиц о том, за какие именно действия они будут подлежать уголовной ответственности (статьи 15 и 19-22)». Российские ученые также обращали внимание на несовершенство законодательства о противодействии экстремистской деятельности[23].

К сожалению, ситуация не улучшилась и через несколько лет Комитет по правам человека ООН в п.25 Заключительных замечаниях 24 ноября 2009 г. повторно обратил внимание Российских властей на эту ситуацию:

«Комитет подтверждает свою ранее сформулированную рекомендацию (CCPR/CO/79/RUS, пункт 20) о том, что государству-участнику следует пересмотреть Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности», с тем, чтобы сделать определение «экстремистской деятельности» более точным и тем самым исключить любую возможность его произвольного применения, и рассмотреть вопрос об отмене поправки 2006 года… Государству-участнику следует также дать определение понятию «социальные группы» …».

Впрочем, неопределенность норм закона о противодействии экстремистской деятельности понимал и законодатель. Каковы же были последствия этого понимания мы рассмотрим ниже.

Когда сталкиваешься с правовой проблемой, впрочем, не только правовой, то для успешного ее разрешения обычно ищешь истоки проблемы. Соответственно, столкнувшись с проблемой в виде нормы закона, важно понять ее происхождение, с какой целью она принималась, в каких условиях и т.д. Внимательное изучение происхождения «неправовых норм» закона, как правило, показывает, что они являются чаще всего плодом редактирования законопроекта во втором или третьем чтении Государственной Думы РФ. Некоторые ученые шутливо отмечают, что между вторым и третьим чтением «водятся черти».

Так, например, столкнувшись с проблемой невозможности отвода предвзятого арбитражного заседателя, мы оспорили ч. 3 ст. 21 АПК Российской Федерации в Конституционный Суд РФ. При подготовке к обращению в Конституционный Суд РФ мы пытались понять причину, по которой законодатель исключил возможность заявления отвода предвзятого арбитражного заседателя. Изучив пояснительную записку к закону и законопроект, мы не смогли увидеть, что ограничение для отвода арбитражного законодателя присутствовало в намерении авторов законопроекта. Лишь после второго чтения редакция законопроекта была изменена в связи с принятием поправки, предложенной депутатом Государственной Думы РФ Баранниковым А.Е., в которой появилось ограничение в основаниях для отвода арбитражных заседателей, несмотря на то, что Высший Арбитражный Суд РФ выступал против этой поправки. Поправка не согласовывалась ни с концепцией института арбитражных заседателей, ни с аксиомами справедливого правосудия, но она была принята. Для исправления этой ошибки и восстановления справедливости пришлось ее оспаривать в Конституционном Суде РФ[24].

Конституционный Суд РФ признал неконституционной ч. 3 ст. 21 АПК РФ[25], исправив ошибку, появившуюся из-за непродуманной работы законодателя.

На наш взгляд, похожая ошибка законодателя отчасти имела место и при внесении изменений в закон о противодействии экстремисткой деятельности в 2007 году. Безусловно, сам законопроект и так был достаточно репрессивен, но «ошибка», изменившая понятие экстремистской деятельности, сделала приятый закон еще более репрессивным.

Классики конституционного права еще в начале двадцатого века предупреждали нас, что признаком вырождения права является возрастание строгости его карательных санкций. Если карательная санкция нормы растет, значит, моральная сила ее падает[26].

В.М. Гессен писал, что «…могущество права — в его нравственном авторитете. Этим авторитетом — и только им — право господствует над миром социальных противоречий, — над дикими страстями, расчетливыми и лукавыми интересами, неустрашимыми убеждениями человека. Вырождаясь в силу, право становится бессильным. Господствующая в области явлений физического мира, сила — ничтожна и бессильна в области социальных явлений. Превращая факт в право, время нередко легитимирует силу; сила, как каковая, не может определять длительных социальных отношений»[27]. К сожалению, мы в последнее время, в некоторых отраслях права наблюдаем попытку законодателя разрешать правовые проблемы путем повышения карательных санкций. Рассматриваемый законопроект не исключение.

Законопроект N 400063-4 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации», был внесен депутатами Государственной Думы Н.Д. Ковалевым, М.В. Емельяновым, Н.М. Безбородовым и И.В. Лебедевым[28]. В пояснительной записке к проекту федерального закона «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» N 400063-4 было, в частности, указано «…Изменения, вносимые в Федеральный закон «О противодействии экстремистской деятельности» направлены на устранение выявленных неточностей в понятии «экстремистская деятельность».

То есть, можно сказать, что законопроект был направлен не только на усиление ответственности, но и на установление правовой определенности. В заключении Правового управления Аппарата Государственной Думы Федерального Собрания РФ от 23 апреля 2007 г. N вн2.2-1/1568 на данный законопроект было указано, что «Предлагаемые изменения в статью 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности)» (подпункт «а» пункта 1 статьи 4 проекта), существенно смягчат понятие экстремистской деятельности в виде публичной клеветы в отношении лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации. Если действующая редакция признает экстремизмом установленную в суде клевету в отношении вышеуказанных лиц, соединенную с обвинением их в любом деянии, указанном в статье 1 закона о противодействии экстремистской деятельности, то проектная редакция необоснованно, на наш взгляд, с одной стороны, исключает необходимость судебного решения о признании клеветы таковой, а с другой стороны, признает экстремизмом только заведомо ложное обвинение лица, замещающего государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации в преступлении, указанном в статье 1 закона о противодействии экстремистской деятельности. При этом необходимо учитывать, что в данной статье нет перечня преступлений, а есть перечень деяний, считающихся экстремистскими. Преступлениями их признает только Уголовный кодекс Российской Федерации».

Правительство России поддержало законопроект с замечаниями, указав, что ….нуждаются в дополнительной аргументации с учетом анализа правоприменительной практики предложения об усилении уголовной ответственности по статьям 150, 244, 280, 282, 282.1 и 282.2 УК, дополнении статей 212, 213, 243 и 244 УК таким квалифицирующим признаком, как совершение указанных преступлений по мотиву идеологической, политической, расовой, национальной ненависти либо вражды, а равно по мотиву ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы, изменении дефиниций статьи 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности».

Рассмотрение законопроекта началось 16 мая 2007 г. с вопросом «…успеем мы с вами рассмотреть за девять минут?».

Успели…

Доклад по законопроекту был представлен депутатом Емельяновым М. В. «Вашему вниманию предлагается законопроект, который ужесточает ответственность за экстремистскую деятельность. Я думаю, что в этом зале нет необходимости доказывать общественную опасность экстремистской деятельности… Мы предлагаем усилить ответственность за распространение экстремистских материалов, содержащих призывы к совершению тяжких и особо тяжких преступлений, а равно производство и хранение таких материалов в целях распространения, что, собственно, вытекает из статьи 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности». Эта статья логично развивает тот закон, который мы с вами обсуждали и принимали. Кроме того, ряд изменений направлен на уточнение понятия «экстремистская деятельность», чтобы чётко отделить легальную оппозиционную деятельность от экстремизма».

При рассмотрении данного законопроекта у депутата Никитина В.П. возникли вопросы: «Я всё-таки совершенно не понимаю набора мотивов: совершённые по мотиву идеологической, политической и так далее ненависти либо вражды. Вот что значит идеологическая ненависть и вражда? Ну, считаю я, допустим, что Западная Европа во многом отказалась от тех ценностей, на базе которых она возникла, и она в какой-то мере мне враждебна, потому что, я считаю, она отступила от ценностей христианства. Ну и что в результате всего этого возникнет? Или вот — социальная группа. Ну, олигархи — это социальная группа или как? А если они мне не нравятся и в принципе их действия мне враждебны? То есть, на мой взгляд, здесь требуется всё-таки каким-то образом пояснить, о чём идёт речь, иначе мы все окажемся под подозрением, что мы тут занимаемся экстремистской деятельностью».

Вопросы действительно были правильные. Однако, докладчик уклонился от ответа, дав заверения, что законопроект не касается убеждений, а только насильственных действий: «Вы можете, как угодно относиться к Западной Европе, но при этом вы не должны бить стёкла, переворачивать и жечь машины и совершать иные хулиганские действия на основе этого мотива. Вот суть предлагаемых изменений. Это не касается ваших убеждений, взглядов и так далее».

Депутат Иванов С. В. выразил сомнение в возможности принятия данного закона — «… я всё-таки очень боюсь, как бы всё это дело не переросло в охоту на ведьм. То есть так вот и вспоминаешь: царская охранка, большевики, подпольщики, шрифты, листовки и так далее, и всё это начинает крутиться, потом политзаключённые появляются и так далее, и тому подобное. Здесь, вы знаете, вопрос очень тонкий -экстремистская деятельность, не экстремистская деятельность… Мы с вами, помнится, сталкивались с замечательным законом по поводу борьбы с порнографией, когда нам представитель правительства говорил: вот кисть — это обнажённая часть тела? Обнажённая. Вот как тогда квалифицировать? А здесь может случиться диаметрально противоположное. То есть что-нибудь скажешь не так, например, что наш регион платит налогов столько же, а получает меньше, чем, допустим, какие-нибудь республики, — тут же тебя обвинят в экстремизме, в разжигании национальной розни и так далее. У нас и так по статье 282 — спасибо вот фракциям снизу, которые ввели ответственность за разжигание национальной розни — сидят в основном только русские люди, остальных как-то меньше это касается, потому что если где-то мордобой происходит, то это пьяная драка, а если побьют кого-то другой национальности, то это уже межнациональные вопросы обсуждаются. И я считаю, что данный законопроект, на который действительно поступило огромное количество замечаний юридического характера, нуждается в тщательнейшей доработке. А бороться с экстремизмом надо не ужесточением ответственности, а немножко другими методами, не надо за это дело в тюрьму сажать, штрафовать. Если у нас в обществе будет нормальная атмосфера и соответствующая политика, тогда люди не станут вести себя соответствующим образом. Если они находят почву для выражения каких-то своих мыслей в экстремистском, как кто-то считает, плане, то значит их на это сподвигли и не от хорошей жизни они всё это делают. И если сейчас начнутся, допустим, какие-нибудь бунты по поводу недостатка лекарств или ещё чего-нибудь, это тоже могут приравнять к экстремизму, и тогда у нас полстраны сядет в тюрьму. Это совсем неправильный подход».

Это было последнее выступление в этот день, законопроект был принят очень быстро в первом чтении.

Второе чтение прошло тоже быстро 4 июля 2007 года за 12 минут.

На третьем чтении, состоявшемся 6 июля 2007 года, депутат Рыжков В. А. предложил исключить из повестки дня рассмотрение законопроекта по экстремизму и перенести его рассмотрение на более поздний срок, в связи с тем, что внимательный анализ законопроекта показывает, что он по многим вопросам абсолютно недоработанный и сырой. …Само понятие экстремизма трактуется чрезвычайно широко, что позволит под понятие экстремизма подвести любую критику власти или отдельных чиновников. И любой депутат, находящийся в этом зале, может попасть в число экстремистов в случае недобросовестной трактовки понятия правоохранительными органами. Специалисты, юристы выражают большую обеспокоенность в связи с этим законопроектом, в таком сыром виде принимать его нельзя».

Он не был поддержан и законопроект был рассмотрен.

Принятие законопроекта поддержал В.Ф. Жириновский, который спустя четыре года в 2011 году вместе с другими депутатами Госдумы РФ внес на рассмотрение коллег проект закона, согласно которому предлагалось признать утратившим силу закон «О противодействии экстремистской деятельности» и другие связанные с ним акты в области борьбы с экстремизмом. Но в 2007 году он поддержал этот законопроект.

Его оппонентом выступил депутат Илюхин В. И. — «Мы как раз и не можем голосовать за данный законопроект по тем политическим и идеологическим моментам, которые пронизали весь этот закон. Я могу сказать, что в своей и законотворческой, и правовой практике впервые вижу такой политизированный закон. Мы не можем голосовать в силу того, что слепо, на наш взгляд, скопировали, перенесли в правовой документ понятия политической, идеологической, расовой ненависти и так далее, — те понятия, которые в правовой науке абсолютно не проработаны и, я могу сказать, вызовут тотальные преследования, тотальные репрессии в нашей стране. Любого не согласного с работой нынешней власти представители нынешней власти могут обвинить в том, что он по политическим мотивам критикует эту власть. … речь идёт ведь не о революциях, а о возможности проявлений уже инквизиции средневековья. Вот о чём речь идёт — о том, чтобы заткнуть рот. Я могу сказать, что мы не можем голосовать за данный законопроект, ибо он, во-первых, противоречит российской Конституции, той главе, где закреплены политические права и свободы наших граждан… Данный законопроект противоречит Всеобщей декларации прав человека, где сказано, что любой гражданин может критиковать власть, любой гражданин может вносить свои предложения и управлять властью. Вот сегодня эти основополагающие для человечества мировые ценности топчутся…».

Это выступление было последним и законопроект был принят в третьем чтении и вскоре рассмотрен Советом Федерации, а затем был подписан Президентом РФ и стал федеральным законом.

Данные изменения, авторы книги «Экстремизм: междисциплинарное исследование», оценивают как создавшие возможность квалификации почти любого общественно опасного деяния…, как формы экстремисткой деятельности, что само по себе может повлечь резкий рост количества зарегистрированных преступлений экстремистской направленности без увеличения количества преступлений и создаст иллюзию «взрыва» экстремизма в стране[29].

Хотим обратить Ваше внимание еще на один момент — в первоначальной редакции законопроекта дефиниция экстремистской деятельности еще была связана «с насилием или призывами к насилию».

Уже ко второму чтению понятие экстремисткой деятельности было расширено. В новой редакции определения экстремисткой деятельности было оставлено только «возбуждение расовой, национальной или религиозной розни, а также социальной розни», а слова «связанной с насилием или призывами к насилию» были удалены.

На этот факт при обсуждении законопроекта докладчик не указывал, да и депутаты также внимание на это не обратили. В результате, неопределенность нормы возросла многократно, создав условия для произвола и неограниченного усмотрения[30].

Этот момент был отражен, в частности, в Заключении №660/2011 Европейской комиссии за демократию через право по поводу Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», принятом Венецианской комиссией на 91-1 пленарной сессии 15-16 июня 2012 года (далее «Заключение»).

Венецианская комиссия в своем анализе указала, что в редакции Закона 2002 года деятельность, чтобы попасть под определение экстремистской, должна быть «связанной с насилием или призывами к насилию». Однако текущее определение («возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни») не упоминает признак насилия, поскольку он был изъят. Венецианская комиссия придерживается мнения, что для того чтобы «возбуждение социальной, расовой, национальной или религиозной розни» считалось «экстремистской деятельностью», в определении должен явно упоминаться элемент насилия (п. 35 и п. 36 ).

Несмотря на то, что в п. 4 ст. 1 Федерального закона «О противодействии экстремистской деятельности», на первый взгляд, повторяются распространённые положения международных договоров и Конституции РФ, направленные на противодействие дискриминации и запрещающие различное обращение с людьми по расовому, национальному признакам, отношении к религии или языковой принадлежности, однако, из текста закона следует, что «экстремисткой деятельностью» можно признать пропагандистские действия любого рода, включая проповедование проведения таких различий в обращении, вне зависимости от того, связано ли это с применением насилия или призывами к применению насилия (п. 37). С точки зрения Венецианской комиссии, провозглашение религиозного учения или прозелитской деятельности, нацеленной на доказательство превосходства какого-либо объяснения по поводу вселенной, экстремистской, может ущемить свободу совести и религии большого количества людей. Такая практика может с лёгкостью быть использована недобросовестно в попытке подавить деятельность какой-либо церкви, что ущемляет не только свободу совести и религии, но и свободу ассоциации. ЕСПЧ защищает прозелитизм и свободу членов религиозной общины или церкви «пытаться убедить» других людей посредством «поучений».

Свобода совести и религии носит более личный характер, поэтому подлежит меньшему числу ограничений, чем другие права человека. Только проявления, связанные с этой свободой, могут подвергаться ограничениям, но не сами учения[31].

Венецианская комиссия далее делает вывод, что в соответствии с определением «экстремистской деятельности» в пункте 4, к применению мер по профилактике и пресечению может привести не только религиозного экстремизма с элементом насилия, но и подлежащее защите исповедание в рамках свободы совести и религии. По-видимому, это подтверждается вызывающими обеспокоенность сообщениями о том, что в последние годы обширные исследования религиозных текстов привели к признанию многочисленных религиозных текстов «экстремистскими материалами».

На основании этого Венецианская комиссия высказывает мнение, что Российские власти должны пересмотреть определение в пункте 4 статьи 1.1 для обеспечения дополнительных гарантий того, чтобы мирные действия по привлечению людей в какую-либо религию или убеждению в своём мировоззрении, а также соответствующие учения, не преследующие цели возбудить ненависть либо вражду, не рассматривались как экстремистская деятельность и, как следствие, не включались в сферу действия антиэкстремистских мер.

Таким образом, законодатель в 2007 году не ликвидировал правовую неопределенность закона, а наоборот ее увеличил, в том числе, включив неопределенные положения в квалифицирующий признак правонарушений, в частности, положения о возбуждении социальной розни.

Однако, как пишут комментаторы Конституции РФ — «Социальная ненависть приравнивается к расовой и национальной только в Конституции РФ. Что это такое — не совсем ясно, так как нет ни международной, ни российской практики по этому вопросу. По мнению некоторых исследователей[32], примером пропаганды социальной ненависти является коммунистическое учение, однако судебная практика такую точку зрения не подтверждает»[33]. Но, что будет завтра при наличии такого законодательства, мы не можем предполагать. Так, например, весной 2012 глава синодального отдела Московского патриархата по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин заявил, что работы Владимира Ленина и других большевиков необходимо проверить на экстремизм[34]. Наверно правы те, кто пишет, что антимэкстремистское «законодательство превращается в аналог новой инквизиции, решавшей на основании одной ей ведомых доводов, кто является ведьмой и еретиком, а кто -примерным христианином. Такие же светско-политические инквизиторы от НКВД-КГБ действовали и в период СССР, борясь с троцкизмом, разными «уклонами», тунеядством, диссидентами, агентами империализма и прочими «ересями»[35].

Как отметил Уполномоченный РФ в своем докладе за 2011 год: «…едва ли не главная причина возникновения проблемы — неопределенность используемого в нем понятия «экстремизм» и, как следствие, отсутствие сколько-нибудь четких критериев квалификации публичной информации как «экстремистской». В результате становится возможной ситуация, когда фактически любое, не вполне комплиментарное высказывание в отношении любой группы людей, суд при желании может признать экстремистским на основании сугубо оценочного экспертного заключения, составленного специалистами разных областей знаний на основе никому, кроме них, не известных критериев. Особенно тревожно то, что при такой размытой процедуре никто из выступающих с публичными высказываниями не может с достаточной степенью уверенности предвидеть, чем обернется для него эта рутинная попытка воспользоваться конституционной свободой мысли и слова».

Надо отметить, что Уполномоченный по правам человека в РФ уже несколько лет подряд обращает внимание на то, с каким неоправданно большим «люфтом» изготавливаются порой «антиэкстремистские» экспертные заключения, насколько далеки они бывают от сферы профессиональной компетентности «экспертов».

В отчете за 2011 он снова отмечает, что субъективный и непрофессиональный уклон повседневной практики применения антиэкстремистского законодательства виден на примерах злоключений различных религиозных организаций, представители которых в отчетном году не раз обращались к Уполномоченному в связи с признанием их религиозной литературы «экстремистской» решениями судов общей юрисдикции в ряде субъектов Российской Федерации. Последствия таких решений очевидны: признанная экстремистской религиозная литература не подлежит распространению, но, являясь, как правило, канонической, не может быть и переработана. В силу этого представители религиозной организации лишаются возможности проповедовать свое вероучение, а нередко привлекаются к уголовной ответственности за совершение действий, направленных на возбуждение религиозной вражды или ненависти.

Между тем Федеральный список экстремистских материалов, ныне включающий в себя более двух с половиной тысяч наименований, формируется и за счет литературы религиозных организаций: христианских, мусульманских, языческих и др.[36], и за счет различных интернет-публикаций, в этом списке уже появились и анекдоты[37], но само существование этого списка никоим образом не повлияло на уровень реальных экстремистских правонарушений, хотя и позволило больше отчитываться о «борьбе с экстремизмом».

Уполномоченный по правам человека в РФ, безусловно, был прав, и будь он услышан, то проблема с антиэкстремистским законодательством была бы разрешена законодателем, а не была бы предметом критики международных органов и, самое главное, права и свободы граждан не нарушались бы применением данного закона и быть может борьба с экстремизмом не имела бы имитационный характер, как это, к сожалению, мы порой наблюдаем.

Опубликовано: Адвокат. 2015. № 1. С. 5-17.

Султанов Айдар Рустэмович, судья Третейского энергетического суда, член Ассоциации по улучшению жизни и образования, начальник юридического управления ПАО «Нижнекамскнефтехим».

О ВоенСети

Правовая определенность

Категории:

Правовая определенность: принцип или явление?

Султанов А.Р. Правовая определенность – часть должной правовой процедуры или как в закон об экстремизме правовую определенность вводили // Адвокат. 2015. № 1. С. 5-17.

Опубликовано admin

Добавить комментарий Отменить ответ